Все страсти мегаполиса

Соня думала, что Танин муж взял лайку с собой на остров Врангеля, но оказалось, что туда ее брать нельзя, чтобы она не пугала медведей.

– А сами они медведей не боятся, что ли? – опасливо спросила Соня. – Ну, биологи, которые их там изучают.

– А Андрюша там один, – сказала Таня.

– Как один? – опешила Соня. – Совсем один на острове с медведями?

– Ну да. Он живет в балке, это такой специальный прочный домик, у него запас еды и всего, что необходимо, и рация, конечно, есть. А медведи в общем-то безопасные, если знать, как себя с ними вести. Возле Андрюшиного балка сейчас поселилась медведица с двумя медвежатами, так с маленькими он даже играет.

– И медведица – ничего? – изумилась Соня. – Я думала, когда она с медвежатами, то ужасно опасная.

– Взрослый медведь-самец гораздо опаснее, – объяснила Таня. – Медведица его даже к медвежатам не подпускает, потому что он может их убить. А ей, наоборот, нравится, когда с ее детьми играют. Только она, конечно, сначала проверяет, что это за существо к ним приближается. И потом все время следит, чтобы им вреда не причинили.

Соня разговаривала с этой акварельной петербуржской девушкой полчаса, не больше, а жизнь, о которой та рассказывала, жизнь, с прежней точки зрения совершенно фантастическая, уже казалась ей такой же простой и естественной, как интонации Таниного голоса.

– Вы спите, спите, – спохватилась Таня. – Я вас совсем заговорила.

– Что вы, наоборот, – покачала головой Соня. – С вами хорошо говорить.

Они сидели на скамейках друг напротив друга и тихо разговаривали. Соня ожидала, что вот-вот кто-нибудь сделает им замечание и потребует, чтобы они не мешали людям спать. Но никто ничего не говорил, и она перестала про это думать.

– Вы, наверное, в Петербурге родителей навещали? – спросила она.

– Да, – кивнула Таня. – И еще по врачам ходила. – И, предупреждая то ли вопрос Сонин, то ли ее неловкость такой вопрос задать, добавила: – У меня не получается родить. А мы, конечно, очень хотим ребенка. Тем более что Андрюше уже сорок, он меня на двадцать лет старше.

«Это ты ребенка хочешь, – сердито подумала Соня. – А Андрюше твоему, может, медвежата интереснее. Кто их вообще знает, чего они хотят, эти мужчины!»

Но вслух она этого, конечно, не сказала. Невозможно было высказывать такие вот сердитые мысли такой девушке, как Таня. Да и не к Тане эти мысли относились...

Глава 11

Соня проснулась от того, что кто-то осторожно тряс ее за плечо. Она вздрогнула, резко села на скамейке и посмотрела ничего не понимающими глазами на светловолосую девушку, стоящую перед ней. Кто это, что происходит, где она вообще находится?!

– Просыпайтесь, Соня. Вертолеты из Анадыря прилетели, – сказала девушка. – Будет два рейса подряд. Я еще ночью заняла очередь. Надеюсь, мы на одном из них в город и улетим.

Тут до Сони наконец дошло, что девушку зовут Таня, что они спали этой ночью на соседних скамейках в аэропорту и что происходит все это на Чукотке.

Удивительно, что она уснула так крепко, – ночью ей казалось, что она не уснет совсем. И не потому, что от твердой скамейки противно ныли бока.

Вот она и добралась до этой Чукотки, которая весь последний месяц одним своим названием заставляла ее вздрагивать. Вот она здесь – и ничего, кроме полной потерянности, растерянности и безнадежности, не чувствует. Герман не приблизился к ней ни на шаг – наоборот, Соня думала теперь, что, как только она оказалась в этих ледяных просторах, он отдалился от нее бесконечно и безвозвратно. Как если бы они с ним вместе оказались в космосе, крутились бы в жуткой черной пустоте каждый по своей орбите, без малейшей надежды на встречу.

Но несмотря на эти унылые мысли, она видела его перед собою яснее, чем видела реальных, в самом деле находящихся рядом людей. Вот хоть двух молоденьких чукчаночек с новорожденными, завернутыми в новенькие одеяльца детьми на руках. Чукчаночки спали, сидя на скамейках, и сон их был так же безмятежен, как и у их детей. А Соня вертелась на скамье, и глаза у нее не закрывались, как будто в них кто-то крошек насыпал.

От всех своих мучительных мыслей она чувствовала обостренную ясность сознания; это и не давало ей уснуть. Все, что было ее прежней жизнью, вставало перед нею так, будто происходило не давно и протяженно, а только что и разом.

Она словно со стороны видела какую-то девушку – красивую, неглупую, упрямую и при всем том совершенно... никакую. Девушку, которая ничего не хотела так сильно, чтобы этого добиваться. Которую жизнь не испытывала ничем, потому что в ней не было ничего, достойного испытаний. Которая была уверена, что любви не существует, и не искала ее, потому что была на нее неспособна. Которая производила на окружающих впечатление некой даже загадочности, но лишь по одной причине: жизнь ее была настолько неясной, что словно бы окружала ее красивым размытым ореолом.