Все страсти мегаполиса

Соне стало скучно. Петино объяснение было исчерпывающим. И о чем с ним было дальше говорить, с этим мужчиной, понятным ей до донышка? Ей даже жалко его стало немного.

– Обманут они тебя когда-нибудь, Петька, – заметила она. – Это тебе кажется, что ты теперь такой опытный и проницательный. А на самом деле такая вот дурочка со своими дифирамбами легко тебя вокруг пальца обведет, ты и не заметишь.

– Это да, – вздохнул он. – Все-таки я вырос в тепличных условиях. Но что с этим можно было поделать? Отдать меня не в гуманитарный лицей, а в школу заводского района? Не на юрфак МГУ, а на рынок, китайским барахлом торговать? На это мама была неспособна. А сам я, честно говоря, неспособен был все бросить и уйти в люди. Но, думаешь, кто-нибудь из мужчин нашего круга на такое способен? Ну, разве что Герман Александрович Алымов. Так ведь он вообще особенный, у него другая мотивация.

У Сони потемнело в глазах, ей показалось, что она сейчас упадет с высокой табуретки. Хорошо, что Петя не заметил, как она переменилась в лице: у него в этот момент потухла сигара, и он с увлечением раскуривал ее заново.

– А он... Алымов... Он что, в люди ушел?

Она приложила немалое усилие, чтобы вопрос ее прозвучал безучастно. Может, если бы Петя получше прислушивался к ее интонациям, то заметил бы, что ей это не совсем удалось. Но он слишком был занят собой, чтобы проявлять повышенное внимание к кому бы то ни было еще.

– Алымов? Ну, не то чтобы в люди, но после универа в экспедицию какую-то уехал. В Сибирь. Они там на Енисее шаманов изучали, что ли. Я точно не знаю, мне тогда десять лет было. Он лет пять по Сибири ездил, потом по Дальнему Востоку, кажется. Жизнь изучал, наверное, – пожал плечами Петя. – Хотя зачем ему это понадобилось, непонятно. Он же нелюдимый, интроверт природный. Корпит над своими переводами, и ничего ему в жизни не надо. Ну, классик, конечно. Но как можно столько радостей жизни мимо себя пропускать, я не понимаю. – Петя прижмурился, видимо, вспомнив радости, живым воплощением которых являлась Лика. – А сейчас Алымов вообще в депрессии, – вспомнил он.

– Почему? – с трудом выговорила Соня.

– Откуда мне знать? – пожал плечами Петя. – Что-нибудь в переводах не заладилось, наверное. Какие у него еще могут быть проблемы? Уезжать собирается.

– Куда?

Соня не узнавала своего голоса. Даже Петя наконец заметил, что с ней что-то не так.

– Понятия не имею, – протянул он. – А почему тебя это интересует?

– Нет... Так... Петь, я пойду, – торопливо пробормотала Соня. – У меня завтра съемки. Я в съемочной группе гримером работаю, – чтобы избежать дальнейших расспросов, добавила она.

– А я думал, ты вообще не работаешь, – удивился Петя. – С твоей внешностью могла бы кого-нибудь найти, чтобы он тебя обеспечивал. Ты же, Сонь, как улыбнешься – с ума можно сойти...

В его взгляде впервые за этот вечер мелькнуло вожделение. Видимо, Лики с ее вибрирующими дифирамбами ему все-таки было маловато.

Но это Соне было уже неважно. Все было неважно в том ошеломлении, которое ее охватило.

Она спрыгнула с табуретки и, все ускоряя шаг, пошла к выходу из мастерской.

Глава 8

Только теперь Соня сообразила, что не знает, где живет Герман.

У нее была хорошая зрительная память, и она запомнила дом возле Пречистенки, в Зачатьевском переулке, возле которого он остановил машину. Тогда, два месяца назад... Но как его искать в этом доме, было непонятно.

И вот она стояла на тротуаре перед подъездом и смотрела вверх, как будто надеялась разглядеть среди светящихся окон то единственное окно, которое было ей нужно.

Когда Соня узнала, что он уезжает, то осязаемо, физически даже, почувствовала, как обрывается нить, за которую она держалась все это время. Да, она не видела его, не слышала его голос, но ощущение, что он находится рядом, оставалось очень сильным.

Только теперь Соня поняла, что это ощущение давала ей Москва.

Все, что охватывалось ее улицами, бульварами, дворами, – все это было рядом, потому что было близко к сердцу. Как такое могло получиться, когда хотя бы это получилось, Соня не заметила. И лишь теперь, вдруг, она почувствовала, что Москва давно уже держит ее на себе, как мощная вода, поддерживает собою и без утайки отдает ей свою глубинную силу. Раньше так держало ее на себе только море – живая стихия.

Она еще раз перебрала взглядом окна, с первого этажа до шестого. В возрасте московских домов Соня уже разбиралась – этому было лет сто. Его окна были окружены строгими виньетками со склоненными женскими лицами. На лицах мелькали загадочные полуулыбки. Похоже было, будто женщины, лица которых проступают из камня, стараются заглянуть в окна, чтобы понять: кто там, в этих комнатах, что за жизнь там идет?