Все страсти мегаполиса

Герман упал на подушку рядом с Соней и замер. Тишина стояла в полумраке комнаты, только постукивали на стене часы. Соня не понимала, что делать. Все оборвалось в одно мгновение, выплеснулось из него вместе с желанием, его слова, от которых сердце у нее взлетало к горлу, сменились глухой тишиной, и что теперь будет, она не знала.

– Надо тебе одеться, – вдруг произнес Герман.

Они лежали на кровати поверх какого-то шершавого, грубой ткани покрывала. Он по-прежнему не смотрел на Соню.

«Одеться? – с недоумением подумала она. – Ему, значит, неприятно, что я рядом с ним... Вот так, голая».

– Да, сейчас, – сказала она. – Где моя одежда?

– В сухое одеться, – сказал он. – Иначе простудишься.

Он встал, надел брюки. Настольная лампа почему-то стояла на полу. Его плечи, лицо, сжатые губы – все было подсвечено снизу, четко очерчено резкими световыми линиями, и от этого Соне казалось, что он сердит.

– Ты всегда приходишь ко мне мокрая, – сказал Герман. – И всегда непонятно, что с тобой делать.

Он очень смешно это сказал, совсем не сердито. Соня засмеялась. Он обернулся, посмотрел на нее удивленно, спросил:

– Ты что?

– Так. Давай уж свой банный халат.

– Он в «Метели» остался. Баня ведь там, а дома я в халате не хожу. Может, джинсы?

– Давай джинсы, – кивнула Соня. – И рубашку.

Джинсы и рубашку он стал искать в каком-то мебельном сооружении, похожем одновременно на шкаф, комод, письменный стол и буфет. Соню даже любопытство взяло, хотя минуту назад она думала, что никаких внятных чувств в ней не осталось – такое звенящее опустошение охватило все ее тело после их стремительной любовной горячки. Но теперь она смотрела на этот стол-шкаф, и ей было интересно.

Мир расцвечивался множеством неожиданных красок, когда Герман находился рядом. Как будто у него внутри был фонарь с разноцветными стеклами, и этим фонарем он освещал все вокруг.

– А это что? – спросила Соня.

– Что – что?

Он разговаривал с ней не оборачиваясь, склонившись над ящиками комода, и голос его звучал как-то скованно, даже глухо.

– Вот это, в котором ты джинсы ищешь.

Он наконец обернулся, посмотрел на Соню тревожными глазами.

– Это бюро адмирала Русакова. Был такой в девятнадцатом веке. Оно у него в каюте стояло. Вот здесь, внизу, ящики для белья. А над ними письменный стол выдвижной, и тоже ящики, только уже для письменных принадлежностей, а еще над ними, видишь, буфет и книжный шкаф.

– Издалека не вижу.

Соня подошла к стоящему возле бюро Герману. Теперь она видела и все многочисленные ящики, и выдвижную доску письменного стола, и решеточку наверху. Но все это она видела боковым зрением, потому что смотрела не на бюро, а на Германа.

– А эта решетка – чтобы наверх можно было что-нибудь положить, и оно бы от морской качки не съезжало, – показал Герман.

На Соню он не смотрел.

– Красивое бюро, – сказала она. – Узор красивый.

Узор, расходящийся по деревянным дверцам и боковинам бюро, напоминал разгорающийся огонь.

– Этот узор называется «пламя».

Голос Германа звучал теперь ровно, бесстрастно, как у экскурсовода в музее.

– Пламя?

– Да.

– Похоже.

– Такой узор лучше всего виден на ореховом дереве.

– Это ореховое дерево?

– Да. Я это бюро еще студентом купил. На первый гонорар за перевод. Потому что узнал, что оно стояло в адмиральской каюте флагманского корабля. Тогда это будоражило мое воображение.

– А теперь?

Соня смотрела на него с тревогой. Она не понимала, что происходит у него в душе, и не знала поэтому, что ей делать.

– Теперь это неважно. Но бюро благодаря тому романтизму у меня осталось.

– Герман! – проговорила она. – Я не должна была... Я сама не понимаю, почему тебе не звонила.

– Мы не обменялись телефонами.

Он отвел взгляд.

– Но дело же не в этом! – воскликнула Соня. – Я совсем не поэтому!.. Но я не могу сказать, почему, – растерянно повторила она.

– Я понимаю. – Он пожал плечами. – Это не так уж трудно понять, почему ты не звонила. – И, увидев, что Соня открыла рот, чтобы что-то сказать, остановил ее, быстро коснувшись рукой ее плеча. – Не будем об этом говорить, ладно? Иначе ты уйдешь. А я очень хочу, чтобы ты осталась до утра. К тому же и одежда у тебя, как водится, мокрая, – добавил он.

Она вздрогнула от этого уточнения – до утра... Но все-таки он хотел, чтобы она осталась, и она не стала ничего говорить. Как он и просил.