Амальгама счастья

Даша кивнула. И в самом деле смешно. Об этой фантазии Веры Николаевны вся родня знала, все соседи судачили. И, по большому счету, Сергей Петрович прав. Он часто бывает прав – холеный, ладный, подтянутый, все еще импозантный в свои шестьдесят с хвостиком. И смотреть на него, в общем, приятно: воплощение жизненной удачи, лучащегося здоровья, хорошего воспитания… Господи, да почему же ей так неприятно на него смотреть?

«Может, завидуешь?» – ядовито спросил тоненький внутренний голос. Но Даша одернула его строго и уверенно: не в зависти дело. А в чем же?..

А дядя тем временем продолжал:

– Давай, Дарья, мы не будем с тобой разыгрывать пошлую мизансцену под названием «Бедная родственница у постели умирающей в ожидании наследства». Надеюсь, ты человек здравомыслящий и сама понимаешь: завещания нет и, скорее всего, уже не будет. Я свою мать знаю. А не будет завещания – не будет и родственных благодеяний. По закону все достанется нам, двум сыновьям и прямым наследникам. Ты уж не обессудь: не мы так распорядились… Поэтому давай договоримся жить дальше без взаимной неприязни и необоснованных претензий друг к другу.

Даша кивнула. Прав, прав Сергей Петрович. Претензий у нее и раньше не было, что же касается неприязни, то… А дядя вдруг круто поменял тему и с небрежной, но ощутимой заинтересованностью спросил:

– Кстати, ты внимания не обратила? Шкатулка еще на месте?

Даша рассмеялась, и стало ей почему-то легко, и пропало чувство неловкости перед этим элегантным, уверенным в себе мужчиной.

– На месте, дядя, не волнуйтесь. Все там же, под подушкой, я видела. Целы ваши жемчуга-брильянты.

– Напрасно смеешься, – строго оборвал ее родственник. – И они не мои, они – фамильные, детям и внукам достанутся. Впрочем, тебе этого не понять, у тебя чувства семьи нет и никогда не было – откуда ему взяться?

И правда, кажется, взяться неоткуда. А чувство семьи у Даши все-таки есть и выражается не в стремлении поскорей наложить лапу на наследные драгоценности… Но дискутировать ей по-прежнему не хотелось. Она поднялась, подошла к окну и, отодвинув тяжелые шторы, чуть-чуть приотворила створку. Сырой воздух московского октября ворвался в комнату, тусклый утренний свет как-то сразу обесценил и заставил побледнеть роскошное электрическое освещение, стало ощутимо прохладней, но зато дышалось легче. Чуть поежившись, Даша уткнулась лбом в стекло и застыла.

– Закрой окно, – услышала она недовольный и по-прежнему суховатый голос. – Сама простудишься и дом выхолодишь.

Она вздохнула и вернулась в кресло. Глупая привычка повиноваться осталась в ней с детства. А ведь, казалось бы, уже не девочка – двадцать семь…

Посидели, помолчали. Даша крутила тонкое серебряное колечко на пальце (ей шло серебро, шли легкие, неброские тона и ткани – «акварельная девочка», как звали ее когда-то сокурсники в архитектурном), отбрасывала назад пепельную прядь волос, привычно тянулась за сигаретой – и вспоминала, что нельзя… Ей казалось, в доме стоят все часы и слоится застывший, как слюда, воздух; замерли неподвижные темные занавеси; затуманились, словно побледнели, все зеркала. Дом ждал смерти. И ожидание это, повисшее в воздухе, стало наконец столь ощутимым и тягостным, что Даша не выдержала:

– Можно я загляну еще раз к бабушке? Только попрощаюсь и уйду. Мне ведь сегодня на работу.

– Нельзя, – ответил Сергей Петрович. – У нее в это время обычно бывает медсестра – знаешь, давление померить, витаминчики вколоть… А ты вот что, – громко и немного делано вдруг оживился он, – сходи-ка на кухню, свари кофейку, сообрази что-нибудь на завтрак. Поедим, заглянем вместе к Вере Николаевне, а потом мой шофер тебя подбросит на работу. Годится?

– Не годится, – резче обычного ответила Даша. – Для работы я не одета. Мне нужно привести себя в порядок и хоть немного собраться с мыслями.

– Так ведь еще и семи нет. Не упрямься, пожалуйста…

И тут из спальни раздался легкий вскрик, шум – и сразу же заговорил весь дом, забегали и засуетились люди, заскрипела мебель, разбилась чашка, и тишины больше не стало.

Дом дождался.

* * *

Кофе Даше все-таки пришлось сварить. Она делала это почти машинально: перетирала жесткие зерна в ручной деревянной мельнице, ставила на огонь тяжелый старинный кофейник, искала сахарницу, которой почему-то не оказалось на привычном месте… Бегство на кухню было кстати; ей совсем не хотелось принимать участие в том ритуальном действе, которое разыгрывалось теперь в доме на Смоленке. Хотелось другого: молча посидеть рядом с бабушкой, подержать ее за руку и запомнить тяжеловатое, родное лицо – еще не успевшее измениться… Но этого было нельзя. Даша отлично понимала, что в этой игре, среди шепотков и коротких всхлипываний, ей нет места, и просто ждала, пока пройдет время и кто-нибудь вспомнит: «Ой, где-то здесь я Дашу видела, надо ее позвать попрощаться!»