Воспитание мальчиков

Поэтому, Никиток, никогда и никому не давай сдачи! Помни, что ты человек.

Год я так Никите внушала непротивленческие идеи, второй. И вдруг однажды воспитательница в детском саду отводит меня в сторону:

— Скажите, пожалуйста, вы Никиту дома бьете?

Вопрос был настолько нелеп (до побега и первой

порки оставалось три года), что я рассмеялась:

— Конечно, бьем регулярно.

— Это заметно.

Воспитательница ответила без тени юмора, пришлось повиниться:

— Извините, я пошутила неудачно. Просто странно даже подумать, что мы можем бить детей. А почему вы спросили?

— Потому что ваш Никита, вроде не трусливый мальчик, но пугается, вздрагивает, стоит на него замахнуться.

— А кто на него замахивается?

— Это неважно, — закончила воспитательница разговор.

Мне-то как раз самым важным казалось, кто и почему замахивается на моего ребенка.

Вечером я делилась с мужем опасением, что нашего мальчика, возможно, истязают в детском саду: — Вздрагивает он! Конечно! Единственный ребенок, наверное, которому запрещено давать сдачу.

— В каком смысле? — не понял муж. — Кем запрещено?

— Мною.

— Все равно не понимаю. Как это ты запрещаешь давать сдачи?

— Словами. Рассказываю, что есть люди и животные…

И далее по тексту, вплоть до того, что станешь, сыночка, настоящим человеком, если никогда не будешь давать сдачи агрессору.

Женя смотрел на меня с ужасом. Будто мы вчера познакомились, я произвела прекрасное впечатление, а сегодня оказалась дура дурой. Между тем мы женаты более пяти лет.

— Что ты молчишь? — спрашиваю. — И смотришь странно. Толстой Лев Николаевич — твой любимый писатель. Непротивление злу насилием…

— Какой Толстой? — перебивает Женя, к которому вернулся дар речи. — Какое, к лешему, непротивление? Ты с ума сошла? Ты зачем мальчишку уродуешь? У меня за спиной!

— Почаще бывал бы дома, — парирую, — знал бы про наши разговоры.

— Мне и в голову не могло прийти, — кипятился муж, — что ты такая… такая… неумная. Пойми, мальчишки — как стая волчат, и законы у них щенячьи. Не дерется, сдачи не дает — значит, трус, слабак и затравить его милое дело. Прекраснодушие годится для уроков литературы, но не для пацанов. Неужели ты хочешь, чтобы наш сын вырос затюканным рохлей, над которым все будут смеяться, которого будут презирать и унижать? Чтобы он не мог, боялся защитить мать, брата, жену, наконец? С сегодняшнего дня толстовство в нашей семье отменяется!

Потом у мужа был разговор с Никитой. О том, что защищаться, то есть давать сдачи, надо обязательно. Нельзя обижать слабых, младших, вообще лучше не бить первым, но всегда быть готовым к отпору, напрягать мышцы рук. Не нужно бояться боли — она не сильнее, чем когда падаешь и ударяешь коленку или руку. На разумное недоумение Никиты, а почему мама раньше говорила все наоборот, папа ответил в том смысле, что мама — женщина, сам понимаешь.

Так зарождается гендерный шовинизм.

У меня сжалось сердце, когда Женя передал итоговый вопрос, уточнение Никиты:

— Теперь если Сашка опять будет меня бить санками по голове, я тоже могу ему врезать?

Мое приложение толстовской теории непротивления к маленькому сыну никакой роковой роли не сыграло, травмы детской психике не нанесло. Никитка и установку «не бей первым» быстро отбросил. Через несколько месяцев я наблюдала, как соседский мальчик обозвал Никиту вонючкой, и мой сын бросился на него с кулаками. Идеи непротивления злу насилием сын быстро забыл.

Откровенно говоря, мне вообще кажутся сомнительными роковые последствия детских психологических травм. При всей болезненной остроте с годами они рассасываются. На детях заживает быстрее, чем на взрослых. Что бы там ни насочинял великий Фрейд.

Никите лет двадцать шесть, он расстался с очередной славной девушкой.

— Чем Юля тебя не устроила? — гневно спрашиваю. — Тем же, чем Таня, Маня и далее по списку?

— Не знаю, мамочка. Вначале я загораюсь, а потом остываю, становится жутко скучно.

Воспитание мальчиков

— Мне горько сознавать, что мой сын не способен к развитию отношений, что он попрыгунчик. Это своего рода нравственная инвалидность. Загорается он! Как спичка, но не как костер. Вот погоди! Даст бог, доживу, увижу, как у тебя от страсти коленки будут дрожать и подгибаться.

— А, может, никогда и не подогнутся.