Портрет второй жены

– Юра, ну что ты говоришь? – расстроилась Лиза. – Как ты можешь мне надоесть?

– Очень просто, – ответил он. – Но мне это было бы тяжело.

По его лицу она видела, что он не рисуется и не пытается ее увлечь. В какой-то момент ей даже показалось, что он сдерживает себя, чтобы не стараться увлечь ее…

«Как странно, – подумала она. – Почему он не уверен в себе сейчас, разве такое с ним бывает?»

– Закажи картошку с грибами, – улыбнувшись, попросила она. – И мне тоже.

Они вышли из кафе, когда короткая летняя ночь опустилась на город. Но даже в эти часы Москва не засыпала окончательно: прохожие фланировали по Тверской, девочки снимали клиентов у ресторанов и прямо у мостовой, целовались на ходу парочки и бродили подозрительные мускулистые парни, окидывая гуляющих изучающими взглядами.

Лизе всегда становилось легко и весело, когда она оказывалась на этих улицах. Точно пузырьки искристого вина покалывали ее кожу, и даже перед подозрительными типами она не испытывала страха.

– Ты, наверное, любишь Москву? – спросил Юра, взглянув на нее.

– Да. Я ее сразу полюбила, мне даже не верится сейчас, что я всего три года как приехала. Да еще ведь год в Германии… А ты разве не любишь?

– Люблю, конечно, – ответил он. – Но мы выросли не в городе, и я этому очень рад. Почти в деревне, хотя, конечно, дача не деревня.

– Мы – это кто?

– Ну я, Сережа и… И Юля, моя жена, – закончил он. И словно для того, чтобы говорить дальше, добавил: – И Саша Неделин. Но он позже появился, нам тогда уже по шестнадцать было.

– А кто это – Саша Неделин? – спросила Лиза; она тоже не хотела упоминать о Юриной жене. – Он в Москве сейчас?

– Нет. Наверное, уехал. Не знаю.

Она поразилась тому, каким замкнутым стало Юрино лицо. Но из-за чего? Из-за того, что разговор зашел об этом Саше Неделине? Или о Юле?..

Лизе всегда было легко говорить с Юрой, но сейчас она чувствовала, что их разговор все ближе подходит к тому моменту, когда больше не скрыться будет за ничего не значащими темами, – и она боялась этого момента. Она не произнесла этого вслух, но Юра спросил:

– Ты устала, Лиза?

Она ничуть не устала, но его вопрос показался ей спасительным.

– Наверное, пора домой, – ответила она. – Я думаю, ты устал больше, чем я.

– Я редко устаю, – возразил Юра. – То есть я устаю, конечно, но только тогда, когда делаю не то, что хочу.

– А разве такое бывает?

– К сожалению. Хотя я стараюсь этого избегать. Как же я мог сегодня устать? Сейчас я тебя отвезу.

Он говорил отрывистыми фразами, потом подошел к обочине и остановил машину.

До Лизиного дома доехали быстро. Перед тем как выйти из машины, Юра попросил водителя:

– Минутку подожди, сейчас поедем на Котельническую.

Они остановились у самого подъезда. Лиза чувствовала, что не прерывается между ними та нить, которая связывает их мгновенным пониманием, – но сейчас именно это мучило ее.

По Юриному лицу она видела, что он чувствует то же самое. Они понимали друг друга, и это мешало им расстаться сейчас и не позволяло не расставаться…

– Лиза, я… – Он замолчал, точно споткнулся.

– Не надо, Юра, – сказала она. – Тебе не надо растравлять свою душу.

– А тебе? Я виноват перед тобой, и я это понимаю.

– Но в чем же, Юра? Оставь это, тебе ли в чем-то себя винить!

– Ты понимаешь, о чем я говорю… Но я не могу сказать больше ничего.

– Эй, командир, так едем или остаемся? – крикнул водитель. – Ты быстрей давай думай, время – деньги!

Не оборачиваясь к водителю, Юра взял Лизину руку, поднес к губам.

– Все, – решительно сказал он. – Больше не буду. Спасибо тебе!..

Он пошел к машине стремительной своей походкой. Лиза вошла в подъезд, собрав все силы, чтобы не обернуться.

Глава 11

Единственное, чего боялся в своей жизни Сергей Псковитин, было смятение. Он и сам не определил бы точно, что называет этим словом. Это было какое-то непонятное состояние души, из-за которого люди совершают необъяснимые и неадекватные поступки, ломают собственные жизни и перестают себя контролировать.

С ним такого почти не случалось – во всяком случае, в последние пятнадцать лет. И Сергей знал: он сам сделал все для того, чтобы волна необъяснимого не могла сбить его с ног. Знал он и то, что многим ради этого пожертвовал, ограничив свою жизнь определенным кругом занятий и желаний. И он дорожил собственной душевной и житейской устойчивостью.