Дважды коронован

Грубиян уже начал терять сознание, когда Спартак отпустил его.

– Э-э-кх-хрр... У-у... Зачем? – массируя передавленное горло, прошептал баклан.

– Чтобы за базаром следил.

– Так ведь и убить можно.

Спартак ответил ему надменно-насмешливым взглядом. Конечно, можно убить. Слово не воробей, чтобы вылететь – и тю-тю. Слово – бумеранг: вылетело, вернулось и по голове. Так часто бывает в жестоком мире крутых людей.

В отстойнике их держали не меньше часа. И за все это время Спартак не проронил и слова. Баклан тоже подавленно молчал. А потом их повели на досмотр, в мрачную, с низкими потолками комнату. Здесь арестантам велели раздеться до трусов, прощупали одежду, обувь и выстроили в шеренгу возле железного стола. Спартак предъявил к досмотру спортивную сумку, очкарик показал рюкзак, «баклан» – вещевой мешок, кто-то – чемодан, а у некоторых вообще не было вещей. Но менты заглядывали не только в сумки; один из них, губастый и щекастый, велел Спартаку снять даже трусы.

Спартак в ответ отрицательно покачал головой.

– Не понял! – взвыл губастый.

– Нет ничего там. Отвечаю.

– Да я тебя, гниду! – досмотрщик замахнулся на него дубинкой, но Спартак так стрельнул на него взглядом, что рука невольно опустилась.

Нет, вертухай не испугался, может, оробел слегка, сопоставив себя с глыбой, которую представлял собой Спартак, и решил, что в одиночку с ним не справится.

– Комаров! Тут нападение на сотрудника! – крикнул губастый, призывая на помощь других тюремщиков.

Второй надсмотрщик замер в нерешительности. Худой, щеки провалились, грудь впалая, немощность в каждом движении. Ему бы груши околачивать, а не арестантов принимать.

Но где-то рядом бродит некий грозный Комаров, а с ним – наряд, те самые вертухаи, что сгоняли этап с машины. Собак у них уже нет, но дубинки при себе.

– Нападение будет вечером. Когда ты пойдешь домой, – спокойно, без надрыва, проговорил Спартак и, увидев обручальное кольцо на руке губастого, добавил: – Еще тебя будут бить на глазах у твоей жены, а может, и убьют.

Спартак умел говорить убедительно и предельно доходчиво. Угроза подействовала, но мент все еще не мог успокоиться и осатанело протянул:

– Что ты сказал?!

– У меня бригада на воле.

Спартак не знал этого досмотрщика, но Гобой легко мог навести о нем справки. Узнал же он, в какую тюрьму отправили Спартака. И про начальника СИЗО кое-какую информацию пробил. Ну а как без разведки жить, когда вокруг все как в тумане?

– Глотов, что такое? – спросил появившийся Комаров, плотного сложения мент в камуфляже с прапорскими звездочками на погонах.

– Тут бузит один, – растерянно сказал губастый. – Я думал, ударить меня хотел...

– А ты не думай! Ты бей! – И Комаров перетянул Спартака дубинкой по спине. На этом вся экзекуция и закончилась. Больно. Унизительно. Но все бы ничего, если бы ушастый и широконосый «баклан» тоже не отказался снимать трусы. И тоже пригрозил губастому расправой. Вот тут мент и оторвался на нем. Сначала ткнул дубинкой в живот, затем огрел ею по шее. Подключился к процессу и его худосочный помощник, шарахнув бунтаря по спине. К тому моменту, когда появился Комаров со своей отмороженной свитой, широконосый уже лежал, не пытаясь подняться.

То же самое могло случиться и со Спартаком. Хотя лучше уж на полу с отбитыми почками валяться, чем перед кем-то заголяться. Он – уважаемый человек, и ему никак нельзя позориться. И сам себя не поймет, и пацаны озадачатся. Но ему повезло, он смог внушить уважение к своей персоне.

По иронии судьбы, после обыска заключенных повели в соседнюю комнату на медосмотр. Сначала человека избили, отработав по почкам, а потом врач должен был выслушать его жалобы и осмотреть.

– Нет у меня жалоб, – скривился ушастый, со злостью глядя на грузную женщину с уродливой волосатой родинкой на подбородке. – Не буду я здесь жаловаться. Я в Организацию Объединенных Наций буду жаловаться! Я вас тут...

Конвойный замахнулся на него, и он замолк, вжав голову в плечи.

У Спартака жалоб не было. Ни на здоровье он пока не жаловался, ни на судьбу. Да, не повезло ему, угодил за решетку, но ведь и здесь жить можно, именно жить, а не существовать.

После осмотра он попал в руки зэка-бесконвойника, который обрил его наголо электрической машинкой с тупыми лезвиями. Потом, в той же комнате, с него сняли отпечатки пальцев, замарав руки чернилами, и сфотографировали – на долгую тюремную память. А затем, пожелав быстрее сдохнуть, отправили на сборку в камеру, откуда он должен был отправиться к месту «постоянной прописки».