С начальницей стоматологической клиники «Белоснежка» Яной Цветковой чуть...
И все время стояло в его глазах отчаянное смущение, от которого сердце у Евы переворачивалось.
Она почти со страхом ждала ночи – со страхом за себя: боялась не сдержать невыносимого чувства, которое разрывало ее изнутри, боялась напугать его тем, что не могла назвать иначе, как исступлением.
Наверное, из-за этого страха Ева чувствовала себя скованной, зажатой в эту последнюю ночь. Впервые она была с ним такой, и Артем не мог этого не ощутить. Ева видела, что и он сдерживает себя, что он осторожен и робок с нею, что не дает волю страсти, словно не верит в свое право быть с ней таким, каким ему хочется быть.
Иногда, забывшись, он начинал целовать ее с прежней горячностью, задыхаясь, обжигал поцелуями ее грудь – и вдруг вздрагивал и быстро отстранялся. Или, в последние секунды, начинал сдерживать себя, словно стесняясь того, как по-юношески быстро достигает самого сильного и острого наслаждения. И в самом наслаждении он тоже сдерживал себя этой ночью, хотя прежде не стеснялся ни стонов своих, ни сотрясающих все тело, заставляющих мускулы каменеть и скручиваться, последних судорог.
И Ева не чувствовала в эту ночь того, что чувствовала с ним всегда: мгновенного, стремительно разгорающегося в ее теле пожара. Ей не надо было ни долгих выверенных ласк, ни холодного мужского умения, чтобы этот пожар охватил ее всю, до последней частички, а нужна была только любовь, от которой Артем каждый раз сам сгорал, как впервые.
Но сегодня он словно боялся, не отпускал себя. А обыкновенного, позволяющего экономить силы опыта ему просто недоставало. И каждое прикосновение друг к другу становилось для обоих мучением.
Когда Артем наконец уснул, квадратик неба в окне уже посветлел. Ева перестала делать вид, что спит. Она приподнялась, опершись локтем о подушку, жадно всматриваясь в его лицо, – может быть, в последний раз.
Брови у него во сне вдруг начинали хмуриться, губы вздрагивали, как у ребенка, и ей казалось, что слезы вот-вот покажутся из-под его смеженных век. Но все это – и непроходящее печальное напряжение всех черт, и вздрагивающие губы, и тревожный сон – почему-то вызывало не материнскую жалость к нему, а совсем другое чувство…
Ева призывала на помощь всю свою способность осмысливать собственные ощущения, изо всех сил старалась быть честной перед собою – и все-таки не находила у себя в душе того, чего так боялась: материнской жалости к нему, ласкового превосходства, желания защитить. Наоборот, она ощущала собственную беззащитность, и мысль о завтрашнем дне приводила ее в ужас.
Так она и не уснула этой ночью. Вглядывалась в его спящее лицо, осторожно, стараясь не потревожить, целовала любимое юное тело… И разбудила ровно в половине восьмого, собрав все силы для того чтобы выглядеть если не беспечной, то хотя бы спокойной.
Она видела: поспешно одеваясь, застилая клетчатым пледом кровать, Артем хочет что-то ей сказать. Но, чуть ли не впервые за все это время, Ева не пыталась помочь ему найти нужные слова. И какие это могли быть слова? «Дождись меня, я тебя с мамой познакомлю»?
Уже на пороге Артем сделал какое-то порывистое движение к ней – наверное, хотел обнять, прижать к себе. Но Ева едва заметно отстранилась, ласково приложила руку к его щеке, с мучительной сердечной болью ощутив любимый изгиб скулы под своей ладонью.
– Счастливо, Тема, – сказала она. – Не волнуйся, еще не опаздываешь. Пока багаж получат… Не раньше трех дома будете.
– Да, – тихо произнес он, не отводя глаз от Евиного лица. – Не раньше трех.
Он смотрел вопросительно, словно ожидал, чтобы она продолжила… Но Ева молчала.
– Счастливо! – наконец повторила она. – Ну, иди, иди, у маршруток перерыв может быть.
Надя была дома одна, когда Ева открыла дверь своим ключом.
«Постарела мама, – с какой-то медленной, тягучей печалью подумала Ева. – Раньше сумела бы радость сдержать…»
Ей невыносимо тяжело было видеть, как неприкрыто мелькнула в маминых глазах радость, когда она увидела, что дочь снимает с плеча дорожную сумку на длинном ремне, ставит на пол, идет в свою комнату.
– Я полежу немного, мам, – сказала Ева, не закрывая за собой дверь. – Жарко сегодня.
Глава 7
Гололед этой зимой был ужасный. Дворы на Доброслободской улице, кажется, вообще не убирались, и Ева чуть не подвернула ногу у самого подъезда, уже взявшись за ручку входной двери. Она торопилась, поэтому удивляться было нечему: каждый раз, когда Ева начинала спешить, все у нее шло наперекосяк.