Баязет

Он поцеловал жену в лоб, как целуют детей, и Аглая понемногу успокоилась. В киоске дворцовой мечети, куда провел ее муж, было прохладно, глаза невольно отдыхали на полинялой мусульманской мозаике. А в бутылке стояли цветы – они уже поджидали ее: цветы совсем незнакомые, нерусские, они ничем не пахли.

– Ну вот, ну вот, – сказал муж, потирая руки, – я рад…

Аглая вяло улыбнулась:

– Прости, но я попрошу тебя выйти. Мне надо помыться после дороги… Я вся в пыли!

Полковник ушел. Аглая стала мыться. Поливая на шею водой из кувшина, она машинально думала – ну отчего все так: перед мужем у нее до сих пор девичий стыд, а при Андрее она уже не боится своей наготы.

«Отчего все это?..»

– Ты можешь войти, – строго разрешила она, застегивая блузку. – Ну, я уже все знаю: тебя обидели, обошли… Не сердись на свою глупую женушку, но, может быть, это и не столь важно. В отставку ты выйдешь все равно с генеральским пенсионом. Может, это даже и к лучшему – надо же когда-нибудь поберечь себя.

– Хорошо бы тебе уехать, Аглаюшка, – неожиданно сказал Никита Семенович. – Красный Крест основан на бескорыстии, и Сивицкий, если я поговорю с ним, надеюсь, отпустит тебя обратно в Игдыр.

– Почему? – спросила она, удивляясь.

– Тебе здесь не место. И еще потому, что… Не хочу тебя пугать, но я старый солдат, и мне отсюда виднее, нежели наместнику из Тифлиса: Баязету предстоит перенести нечто ужасное. И прошу тебя: уезжай!

Аглая засмеялась, не разжимая губ.

– Нет, мой милый, нет. Я никуда не уеду… От тебя не уеду!.. – добавила она, спохватившись. – Мне даже начинает нравиться здесь. Этот потолок, эти стены, эти цветы… Нет, я останусь!

– Вздор! – резко сказал Хвощинский. – Все вздор… Тебе просто льстит, что ты единственная женщина во всем гарнизоне. Впрочем, – неожиданно покорно закончил он, – ты все равно останешься… Я это знаю!..

Прежде чем явиться в госпиталь, Аглая вышла из крепости и направилась в сторону казацких казарм – она уже проведала, где они находятся. Шла, не глядя под ноги, и улыбалась; томительно ей было и хорошо как-то…

У казарменной стены, на страшном солнцепеке, словно мертвецы или пьяные, полегли спящие казаки: пот покрывал их лица, над раскрытыми ртами буйно кружились мухи. Возле дверей сидел на приступочке пожилой казак, голый по пояс, с медным погнутым крестом на могучей груди, и деловито латал старенькое седло.

– Дружок, а где вторая сотня? – спросила Аглая.

Казак не спеша отложил сначала шило. Из-под корявой ладони, закрываясь от солнца, оглядел Аглаю с ног до головы, ответил певучим молодым голосом:

– А это, барышня, уж на што царь-государь и тот ни бельмеса не знает, игде теперича вторая сотня. Ушла вот позавчерась, да и… – Казак продернул вжикнувшую дратву. – Ушла, и поминай как звали! Вот возвернутся казаки, тогда расскажут, где были… А вам кого надобно?

– Поручика Карабанова, – упавшим голосом ответила Аглая, и сразу все как-то стало пусто и безразлично.

– И он с ними, – откликнулся казак. – Кавалер веселый. Что не так – нагайкой. А то и в зубы. Одначе по справедливости больше.

– Ну, спасибо. Извините…

Витая лестница привела женщину в низкое полутемное помещение с узкими стрельчатыми окнами; стены были покрыты позолоченным алебастром, и вдоль них тянулись ряды досок, на которых лежали раненые.

Сивицкий встретил ее суховато.

– Наденьте халат, – сказал он, познакомившись. – И на голову что-нибудь. Хорошо бы косынку.

Аглая накинула на плечи санитарный балахон.

– Что мне делать? – спросила она.

– Для начала приготовьте вон там постели. Скоро вернется из разведки сотня поручика Карабанова, и, наверное, будут раненые.

Аглая сразу как-то испугалась:

– Почему вы думаете, что будут раненые?

– А потому, сударыня, – вежливо ответил Сивицкий, – что на войне есть такой дурацкий обычай, когда люди стреляют один в другого.

Она стелила койку. «Может, для него. А может, нет». Взбивая плоские подушки, вздыхала: «Только бы не ему, только бы не он». Потом беспомощно осмотрелась: что бы сделать еще такое, чтобы сразу понравиться этому грубияну врачу?

Но дела не находилось, и Аглая, довольная, потерла ладошку о ладошку, как озорная девочка.

– Ну, что вы стоите, мадам? – спросил Сивицкий.

– А вы скажите, что мне делать. И я буду.

– Вычистите гной из раны вон того бородатого генералиссимуса. Наложите ему свежий фербанд. Потом, будьте любезны, вынесите горшок из-под того молодого генерал-фельдмаршала.