Бабушка на сносях

Вариант объяснений с Игорем в присутствии москвичей я отмела. Игорь будет смущен этой группой захвата, да и к присутствию в его квартире посторонних относится болезненно. Я решила написать письмо. Ушла в маленькую комнату и некоторое время отсутствовала. Вернулась с исписанным листочком. По лицам поняла: всем интересно содержание. Я протянула записку Олегу. Люба посчитала это знаком позволения, подошла к Олегу и заглянула в текст. Лешка развел руками: если всем можно, то и мне, пристроился третьим.

«Дорогой Игорь! Я уезжаю так же внезапно, как и приехала. Извини, что не объясняю всех обстоятельств, сделаю это по телефону или в письме.

Огромное тебе спасибо за приют, внимание и терпение! Будь счастлив!

Кира.

P.S. Оставляю деньги на уплату телефонных счетов, ремонт двери и покупку нового табурета (он нечаянно сломался). В холодильнике парная печенка, приготовь ее на ужин. Сосиски лучше положить в морозильник. Обрати внимание: заканчивается стиральный порошок и на кухне искрит розетка. Ключ положу под коврик».

— Какая забота! — хмыкнула Люба.

Олег и Лешка промолчали. Я положила записку и деньги, тысячу рублей, на стол. Оглянулась последний раз — мой каземат был комфортабелен, но вырываюсь из него с великим облегчением.

Крепка тюрьма, да кто ей рад!

Люба последней выходила из комнаты. Я заметила, что моя подружка достала бумажник, вытащила из него несколько купюр и присовокупила к оставленной мною сумме.

ДОРОГА К ДОМУ

На самолет мы опоздали. Попали в аварию.

Все — по моей вине.

Но вначале расскажу о минутах неземного блаженства, тихого счастья, пережитых мною в автомобиле по дороге Алапаевск — Екатеринбург. Моему вопросу: «Откуда джип?» — Люба удивилась:

«Как откуда? Не от верблюда. От Антона. Он распорядился — нам подали к трапу».

Люба сидела на переднем сиденье рядом с водителем. На заднем — я в середине, между Лешкой и Олегом. Сын держал меня за мизинец правой руки. Как в детстве, когда Лешка чего-то боялся, не хотел показать своего страха, захватывал мой мизинец, и мы оба чувствовали, что я — спасательный круг, якорь, опора и защита. А он — самая большая ценность в мире.

За левую руку меня держал Олег. Все, что он не мог сказать вслух при посторонних, передавалось с теплом его ладоней. Я чувствовала, как принимаю его радость, любовь, тревогу, слышу невысказанные слова и понимаю неутоленные желания.

Путь от левой руки до сердца был короток. Если бы мое сердце можно было отжать как губку, из него бы капал сплошной мед.

У меня чесался нос, но я не знала, у кого забрать руку, избавиться от зуда. Наклонила голову и потерлась носом о Лешкино плечо. Две любви — к сыну и к мужчине — не смешивались, не противоречили друг другу, не вступали в конфликт. Но одновременно переживаемые, подпитываемые через руки, которые вдруг стали проводниками живой энергии, эти две любви в острой форме и одновременно для меня, которая долго и упорно, ежедневно, ставила крест на прошлой жизни, подействовали как алкоголь или наркотик. Если бы я могла без дурных последствий для организма выпить литр водки или получить инъекцию сильного наркотика — захмелеть и улететь в нирвану, наверное, переживала бы то же самое. Нет, химическое счастье не может сравниться с естественным! В противном случае мы бы все уже давно сидели, присосавшись к самогонному аппарату, или жили в конопляных зарослях.

Говорить не хотелось. Люба пыталась втянуть меня в беседу, но я отвечала односложно, на все расспросы — «Потом!». Мы катили по зимней дороге, журчало радио, с тихим благородством современного вездехода гудел мотор. Люба задремала, голова ее свесилась набок. Потом уснул Лешка, уткнувшись подбородком в грудь. Олег, наконец, осуществил то, о чем давно мечтал, — поцеловал меня.

Это было бы смешно, если бы не было так приятно. Два взрослых человека! Повернем друг к другу головы, соединимся губами. Секунда, две, пять — и опять приняли исходное положение. Никто не заметил? Отлично! Повторяем!

Поцелуи не увеличили моего счастливого опьянения, они его организовали, упрочили. Газообразный дурман переходил в другую фазу состояния — твердого, прочного, уверенного.

Я описала свои чувства на максимуме, на эмоциональном пике. Но вероятно, мой пик — не Эверест, если сравнивать с земными горами. Каждому свой Монблан! Кто-то может отключиться целиком и полностью, утонуть в эйфории, не видеть ничего вокруг, не слышать, не реагировать на внешние раздражители. Ему, как загипнотизированному, хоть иголки под ногти загоняй — не почувствует, У меня же в мозгу — постоянно часовой на страже, у него бывает готовность номер один, бывает он в полудреме, но караул несет постоянно. Давно проверено — я не поддаюсь гипнозу, не способна с помощью самовнушения добиться выполнения упражнений аутотренинга, вроде ощущений горячей ноги или руки. Я вообще плохо поддаюсь внушению. Меня можно убедить, но трудно очаровать.