Бабушка на сносях

— В самолете нужно не только пить, но и закусывать!

На паспортный контроль стояла громадная очередь, как раньше перед открытием магазина, где, по слухам, должны выбросить зимние сапоги.

Шуба, продолжая греть как печка, начала отдавать воду. Под Любой растекалась лужа. Любе хотелось упасть в обморок. Но кто будет поднимать?

Ни Антон, ни его адъютанты не потрудились встретить Любу. И пять минут назад она уже валялась на полу в автобусе — не велико удовольствие.

С шубы текло, под шубой немилосердно парило, очередь продвигалась по миллиметру.

— Жарища! Топят, будто в бане! — Впереди стоящий мужчина снял легкий плащ и перебросил через локоть.

Люба последовала примеру, сбросила шубу, попыталась затолкнуть ее в одну из сумок поверх другой шубы, норковой. У сумки порвались ручки…

Если бы можно было, развернувшись, броситься назад и через несколько минут оказаться на родной Майорке, Люба так бы и поступила.

Пограничник долго рассматривал Любу, сравнивая с фото в паспорте. Сходство отсутствовало, Женщина с плаксивым выражением лица, размазанной косметикой, мокрыми волосами, облепившими череп, никак не походила на самодовольную особу с пышной прической на фото. Но компьютер за обладательницей паспорта никаких грехов не числил. Пограничник шлепнул печать и, морщась, протянул паспорт.

Теперь предстояло получить багаж. Восемь мест!

Как она их потащит? Бросить к лешему и уйти налегке? Нет, жалко! Дернула ее нелегкая затовариваться как спекулянтке!

Люба увидела носильщика с тележкой и бляхой на груди, бросилась к нему как к родному:

— Вы мне нужны! Только не один! Одного мало будет!

— Мадам! Что вы имеете в виду?

— Носильщик! — замахала Люба руками, увидев второго. — Ко мне!

Она получала багаж больше часа, потому что не помнила, как выглядят новые чемоданы. Несколько раз покушалась на чужие вещи, похожие на собственные, приходилось сравнивать с номерами на вклейке в билет. Номер состоял из восьми цифр, и запутаться было легко, От транспортера, который подавал багаж. Люба уходила последней. Облегченно перевела дух — ничего не потерялось. Но радоваться было рано.

На таможне ее задержали. Спросили, что в багаже.

— Золото и бриллианты! — огрызнулась злая и уставшая Люба.

Она не знала о существовании закона, запрещающего подобные шутки с таможней. За такие шутки можно несколько месяцев в тюрьме посидеть.

Любу вместе с багажом отвели в специальное помещение. В довершение всего собака — овчарка, обученная отыскивать наркотики, — вожделенно обнюхала кофр, села около него, завиляла хвостом и пустила длинную, до пола слюну.

Любе предложили честно признаться в перевозке наркотиков.

— Там собрасада! — возмутилась Люба.

Таможенники переглянулись: о таком наркотике они не слышали. И принялись с охотничьим азартом потрошить кофр. Достали большую упаковку собрасады — испанской колбаски. Овчарка просительно, с подвыванием, затявкала.

Перевозить через границу не упакованные фабрично продукты питания было нельзя. Кроме того, большая часть Любиного багажа попадала под статью мелкого опта (три шубы, две коляски, ползунков десять, бутылочек для младенцев двадцать…) и облагалась пошлиной.

У Любиной мамы была привычка,: когда дети шалили или муж крепко пил, причитать: смерти моей хотите!

Глядя на развороченные чемоданы, вскрытые коробки, слушая обвинения в контрабанде. Люба окончательно потеряла терпение:

— Смерти моей хотите! Я так и знала! Имею право на один звонок!

Это она в кино американском видела, там при задержании герои всегда требуют телефон.

Она набрала сотовый мужа. Ответил охранник:

— Антон Егорович сейчас на совещании, подойти не может. Что передать?

— Гриша! Это Любовь Петровна! Меня на таможне трясут. Сейчас начнут раздевать и во все дырки заглядывать!

— Понял! Секунду!

Гриша тихо вошел в кабинет. Допустить, чтобы Любовь Петровну шмонали, было никак нельзя.

Антон Егорович будет выглядеть лохом и потеряет лицо. Гриша тихо извинился и, не обращая внимания на грозный вид Хмельнова, приложил к его уху трубку.

— Ну? — рыкнул Антон.

— Гад! — прокричала Люба. — Я тебе этого не забуду!

Антон извинился перед участниками совещания и вышел за дверь.

— Где тебя носит? — гневно спросил он.

— Это тебя носит неизвестно где, когда меня…

Подождите!.. Я имею право на звонок!.. А-а! Не отдам! Не забирайте…