Уравнение со всеми известными

“Не слишком ли я увлекаюсь разговорами о климаксе мужском?” — подумала Анна.

Андрей Васильевич, словно подслушав ее мысли, театрально развел руки, а потом перекрестился:

— Пока, к счастью, Бог миловал.

Не теряя времени, он принялся это доказывать: взял Аннины руки и стал их целовать.

Анна не любила парикмахерские — не любила, когда возятся у нее в голове. Но волей-неволей периодически приходилось терпеть — сидеть в кресле и ждать, когда закончатся манипуляции с ее волосами. Она терпела примерки платья у портных, освобождение пяток от мозолей у педикюрши и освобождение зубов от камней у стоматологов. И сейчас так же терпела ласки Андрея Васильевича. Но когда он дошел до лобызания ее шеи, а руку запустил за вырез джемпера и стал поглаживать грудь, терпение кончилось. Какого лешего? Терпеть, чтобы вернуться в стан нормальных женщин? Не прическа, платье или мозоли — никакой жизненной необходимости.

Анна убрала с себя руки кавалера, отстранилась. Права была тетка из телевизора: с такими, как Анна, возни больше, чем с девственницами. Бедный Распутин, не знал, с кем связался.

— Не нужно, — сказала Анна. — Мне совсем не нужно.

Она сказала это самой себе, но Распутин, естественно, записал на собственный счет.

— Я вам неприятен?

— Дело в другом.

— В другом мужчине?

— Нет, во мне.

— Значит, все-таки неприятен. — Андрей Васильевич не скрывал обиды. — Очень? Жаль, что я не соответствую вашим запросам.

Слова Андрея Васильевича расходились с чувствами, которые выдавало его лицо. Он думал не о собственных недостатках, а о глупости Анны, оказавшейся неспособной оценить возможные удовольствия, Словно он предлагает ей дефицитный билет на модный спектакль, а она по невежеству отказывается.

— Я пойду, — поднялась Анна. — Кофе у вас превосходный, а вот общения у нас не получилось. Не поминайте лихом.

— Вольному воля. — Андрей Васильевич встал и насмешливо поклонился. Губы у него оставались обиженно поджатыми.

Утром они не встретились. Анна с детьми завтракали рано и быстро — машина уже ждала их у входа.

Глава 5

Пять лет назад, вскоре после расставания с Верой, Костя присутствовал на одном из консилиумов, где больной сказал:

— У меня острая тупая боль.

— Либо острая, либо тупая, — поправили его. — Одно исключает другое. Так как у вас болит?

Костина боль была именно острой тупой. Есть такой литературный термин — оксюморон, сочетание несочетаемых слов. Живой труп, зияющие вершины, скользкий наждак. Костя сам превратился в сплошной оксюморон. Он ходил по улицам, улыбался, здороваясь со знакомыми, задавал вопросы больным и прописывал лекарства, ел, спал, беседовал со множеством людей, потом снова ел, спал, разговаривал — и все было тупо и бессмысленно. Смысл заключался только в острой потребности видеть Веру, касаться ее, разговаривать с ней. Впервые в жизни он испытал жгучую, почти животную потребность в другом человеке. Этого человека никто не мог заменить, никто не мог сравниться с ним, никто не мог подарить минуты даже отдаленно похожие на те, что он пережил с Верой. Иногда он испытывал приступы тошноты, скрипел зубами. Острая тупая боль.

Костя загружал себя работой, принялся наконец за докторскую диссертацию, за подготовку к печати монографии. Прежде собственный научный труд казался ему почти выдающимся, теперь — всего лишь удачной систематизацией опытов и мыслей близких к банальным. Но, как известно, в науке нельзя останавливаться на достигнутом — надо делать из него диссертацию. Он защитил ее блестяще, а его книга была переведена в Германии и Англии. Его пригласили читать лекции в медицинский университет.

Галина Пчелкина одержала полную победу над Мымрой, которую выпихнули на пенсию, и стала заместителем главного врача. Костя уволился из больницы, потому что светового дня не хватало на работу в трех местах и потому что у него случился скоротечный, надрывный, пошловатый роман с Галиной.

Через полгода, когда Костин оксюморон перешел из острой стадии в хроническую, Галина однажды приехала к нему с бутылкой шампанского, просидела до позднего вечера, а потом просто заявила: “Я остаюсь у тебя на ночь”!

То, что получалось у недалекой продавщицы Натальи органично и естественно — жить, руководствуясь половыми инстинктами, у Галины выходило цинично и болезненно. Ее ироничность и любовное бормотание, неожиданная резкость замечаний и игра в маленькую девочку могли навести на мысли, что, возможно, она давно влюблена в Костю. Он не хотел об этом задумываться — свою неразделенную любовь пережить бы.