Последняя Ева

Слез больше не было слышно в ее голосе. Эмилия смотрела в упор, и Наде показалось, что холодные синие искры брызжут из ее сощуренных глаз. И тут она наконец почувствовала, как захлестывает ее настоящая, всепоглощающая обида! Значит, она – провинциальная завоевательница, которая использует сына этой столичной дамы для своих целей?! Как будто это она, Надя, а не обожаемый сыночек звонит, назначает встречи, признается в любви и зовет замуж! И почему она должна все это выслушивать и молчать, как будто ей нечего ответить?!

– Эмилия Яковлевна, – медленно произнесла Надя, удивляясь одному – что ее голос звучит так спокойно, – у меня и в мыслях не было ни для чего использовать вашего сына. Я его не люблю, вы правы, и я не скрываю этого – ни от него, ни от вас. И замуж я за него не выйду, можете не волноваться. Да мне вообще не до него! У меня есть дочь, есть человек, которого я люблю, отец моей дочери – зачем вы мне?! И Москва мне ваша не нужна, не собираюсь я никого покорять!

Слезы наконец подступили к Надиному горлу, она махнула рукой, развернулась и, не глядя больше в изумленные глаза Эмилии, побежала прочь от яблоневого скверика, фонтана, квадриги с Аполлоном – от всего от этого прочь!

Глава 11

Надя провела вне дома меньше трех месяцев, но ей показалось, что она уезжала на много лет.

Может быть, это чувство объяснялось только тем, что Ева росла не по дням, а по часам и очень повзрослела, пока не было мамы. А может быть, Надя действительно так переменилась за эти месяцы, проведенные в Москве, что время для нее растянулось.

Здесь, в Чернигове, оно почему-то казалось ей тягучим, бесконечным. Надя приехала домой на следующий день после разговора с Эмилией Яковлевной – собралась в полчаса, кое-как побросав вещи в чемодан, что-то невнятное объяснила перепуганной Клаве. Все было забыто – Строгановское, керамика, Москва, все! По дороге на Киевский вокзал Надя мечтала об одном: чтобы были билеты.

И вот она вернулась наконец домой, увидела Еву, заплакала, и все должно было встать на свои места… Но не становилось.

Родители не ожидали ее приезда и были днем на работе; с Евой сидела няня. Отпустив няню и позвонив маме в школу, Надя бесцельно бродила по комнатам, не понимая: что же теперь томит ее душу?

В комнатах стоял привычный летний полумрак. Каштановые листья заслоняли дневной свет, и тоска от этого усиливалась.

Надя села за свой письменный стол, открыла ящики, перелистала старые тетрадки. Сочинения по литературе, акварели, песенник, письма Адама, стихи Асадова, переписанные из взятого у одноклассницы сборника… Наде вдруг показалось, что все это написано не ею, даже почерк не похож. Она проглядела асадовские строчки, и ей стало тошно.

К счастью, Ева вскоре проснулась и выглянула наконец из своей комнаты. Надя обрадовалась: только вид дочки, беспомощность и трепетность в ее светлых глазах заставляли ее иначе взглянуть на собственную жизнь; все приобретало смысл.

– А вот мы сейчас гулять пойдем! – сказала она, стараясь, чтобы голос звучал весело. – Куда мы с доченькой пойдем, а? На Вал или «на жабки»?

– На Вал! – тут же ответила Ева. – На забки Ева с дедой ходила.

Гулять с Евой было легко: она была погружена в свою, никому не понятную жизнь, в которой много значили цветы на клумбе у музыкальной школы, божьи коровки, муравьи… Поэтому ей в голову не приходило никуда убегать от мамы. Мир был прекрасен в любой его точке, и почему где-то должно быть интереснее, чем вот здесь – на клумбе или на пушечной аллее над склоном Вала?..

К тому же видно было, что Ева радуется маме и с удовольствием идет с нею за руку, держа в другой руке ведерко с разноцветными формочками.

По дороге на Вал была парикмахерская.

– Знаешь, Евочка, – вдруг предложила Надя, – давай сюда зайдем ненадолго? Мама хочет волосики расплести…

У самой Евы волосики напоминали шелковистый пух, и ей тут же стало интересно: как это мама будет расплетать волосики? Может быть, она и вовсе не понимала, что Надина роскошная коса – это тоже волосы, как у нее самой.

Парикмахерша ахнула, услышав, что собирается делать клиентка.

– Да ты что! – воскликнула она. – Такую косу – и резать? Зачем?

– Так просто, – улыбнулась Надя. – Хочется все переменить.

– Вот скаженная, – покачала головой парикмахерша. – И на что менять? Цэ ж не платье переодеть, жалко же…

Надя держала в руке отрезанную косу, смотрела, как падают на пол каштановые пряди, и ей совсем не было жалко.