Капкан супружеской свободы

Она продолжала еще что-то выкрикивать в трубку, которая давно повисла в безвольной, ослабевшей вдруг руке. Потом замолчала, посыпались частые гудки, и, чтоб не слышать их, Алексей отшвырнул теплую трубку в сторону. Она обиженно шмякнулась на пол, кажется, треснула и наконец замолчала; он надеялся, что на этот раз замолчала навсегда. Встал, походил по спальне, затем вышел в гостиную и тупо остановился перед креслом-качалкой. Тронул ногой тихо скрипнувшие полозья и услышал в их пении: «Ни-че-го не кон-че-но…»

Ничего не кончено, повторял он, двигаясь по комнате, как сомнамбула, и зачем-то трогая и переставляя вещи с места на место. Ничего не кончено, ничего не кончено… Как громко скрипит это кресло! А за окном светлеет, и, кажется, вовсе не так рано, как показалось, когда прозвучал Лидин звонок. Или это было уже давно? Ничего не кончено… Татка смеется с фотографии - ее портреты тут всюду, по всему дому. Ксюша любила, чтобы дочка всегда была рядом с ней, вокруг нее… Конечно же, ничего не кончено: вот он, скрип двери, они возвращаются и зовут его: «Ничего не кончено, Алеша!» Странно, как громко раздается этот скрип, и свет такой яркий, бьет прямо в глаза - разве он зажигал свет? Не похоже на дневной, не похоже и на электрический… ни на что не похоже… Ничего не кончено!…

От этой мысли ему удалось наконец с облегчением вздохнуть, прежде чем не стало ни скрипа, ни боли, ни страха. А вот свет остался, и только этот свет в мозгу Соколовского продолжал повторять ему на все лады разными голосами: «Ни-че-го не кон-че-но!»

«Боже мой, какой яркий свет!… Когда же закончится эта пытка? Кажется, это у Моуди, в «Жизни после смерти», длинный тоннель, через который всем нам придется пройти в последние мгновения жизни, и слепящее зарево в конце тоннеля. Значит, вот как это бывает?…»

– Алексей Михайлович, вы меня слышите?

Он приподнял тяжелые веки. Свет ударил в них еще сильнее и безжалостнее, зато источник этого света сразу выдал свое вполне земное, а не метафизическое происхождение: белая люминесцентная лампа сияла прямо над его запрокинутой головой. Затем к нему приблизилось, наклонилось чужое озабоченное лицо, и тот же голос повторил:

– Вы меня слышите? Откликнитесь, чтобы я мог понять, в состоянии ли вы разговаривать.

– Да, - сказал Соколовский. Губы едва шевелились, однако слово далось ему на удивление легко.

– Это хорошо. Значит, дело уже на поправку. Я буду говорить, а вы слушайте…

– Где я? - перебил Алексей.

Незнакомое лицо улыбнулось с привычным докторским терпением:

– Я же сказал вам: вы слушайте, а я постараюсь все объяснить. Вы в больнице, в московской Клинике неврозов, слышали про такую? На даче вам стало плохо, вы, по-видимому, упали и потеряли сознание. К счастью, утром вас зашел навестить сосед, он беспокоился за вас, и, как выяснилось, не зря. Василий Петрович немедленно вызвал «скорую», вас отвезли в Москву, правда, сначала в обычную районную больницу. Однако затем соседи сообщили о случившемся родственникам, а те связались с Александром Львовичем Панкратовым, вашим другом. И тот, используя свое имя и свои связи в медицинских кругах, перевел вас к нам. Меня зовут Валерий Васильевич, я ваш лечащий врач. Я понятно вам рассказываю? Как вы себя чувствуете?

Два последних вопроса показались Соколовскому совершенно лишними, и он, отмахнувшись от них, требовательно произнес:

– Когда это все было?

Доктор удовлетворенно улыбнулся:

– Значит, чувствуете вы себя прилично, если пытаетесь задавать вопросы и отыскать логическую связь событий. А было все это вчера. Утром вас доставили в больницу, вывели из острого состояния, а уже к вечеру вы были у нас. Вообще-то, - немного помявшись, пояснил он, - так не делают, но, учитывая личную просьбу профессора Панкратова и все, так сказать, обстоятельства вашего недуга… В общем, консилиум решил, что у нас вам действительно будет лучше… Постойте, что вы делаете?!

Алексей решительно откинул в сторону одеяло и стремительным движением сел на постели. Голова мгновенно закружилась так, что ему пришлось крепко ухватиться за вовремя подставленную Валерием Васильевичем руку. Потом свет от этой инквизиторской лампы, казалось, стал еще ослепительней, в ушах снова застучали, забились молотки, и Соколовский рухнул на ту самую подушку, с которой только что так уверенно поспешил было расстаться.

Он ожидал от врача, помогшего ему удобнее разместиться на постели, упреков, но тот с профессиональной невозмутимостью только сказал: