Хозяйка нудистского клуба

Адам Васильевич даже наглядно продемонстрировал, как нужно встать, то есть широко раскинул руки, прикрыл глазки и стал ждать неизвестно чего. При этом газета в его руке теперь белела, как протест против маленькой пенсии.

– Акакий Игоревич, вы б его толкнули, что ли, – прошептала Танечка. – Видать, заснул старичок.

Но тот и сам открыл глаза и снова прикрылся газетой.

– Я уже понял, – утонченно проговорил Акакий. – И завтра же, с первым лучом, сам точно так же раскорячусь... простите, рас... растопырюсь...

– Увы и увы, друг мой! – выкрикнул старичок прямо ему в рот. – Не получится! Потому как сейчас в нашем заведении завелось чудище мохнатое!

– Что, Агафья опять выскочила непричесанная? – тихонько спросил у Танечки Акакий.

Горничная недоуменно пожала плечиками.

– Это существо мужеского полу, потому как величины необыкновенной! – продолжал нагонять страху Адам Васильевич. – Я его заметил под деревом, он негодовал – топал ногами и кряхтел. И, вероятно, поджидал меня. В робких солнечных лучах я не успел разглядеть его профиль, но облик его был ужасен!

– Под каким деревом? Что у нас на пляже? – переспросил Акакий и самолично поспешил посмотреть, где негодовало мохнатое чудище.

Под деревом склонились оба незадачливых шантажиста и ковырялись пальцами в кучке металлического мусора.

– Это что? – спросил Акакий, кивая на кучку.

– Это был мой фотоаппарат, – чуть не плакал Сенька. – Блин, Федя! Я ж тебе его как человеку дал!

– Ну че я-то? – слабо отбивался тот. – Ты слышь чего, ты не реви... Скажи отцу, что потерял...

– Да я уже и так сказал! Я фотик Кольке Синему за долги отдать хотел. А где теперь я ему бабки возьму?

Со студентами Акакию было все ясно. Непонятно было другое – отчего «чудище мохнатое» просто не забрало аппарат, а стало его топтать и ломать под деревом?

– Ну что? Видели? – встретил его у дверей Адам Васильевич. – Я бы тоже посмотрел, мне тоже дико интересны природные явления. Однако ж... боязно...

– А нам, детективам, бояться не полагается по рабочему уставу, – скромно отвел глаза Акакий. – Все могут идти спать. А насчет чудища... Что ж, и с ним разберемся.

И, фальшиво напевая «Наша служба и опасна и трудна», Акакий отправился к стоянке. Надо было все же возвращаться домой.

Дверь Акакий открыл своим ключом, чтоб не тревожить Клавдию. На цыпочках прокрался в спальню, и его сдавило чувство горечи – на широкой супружеской постели в гордом одиночестве спала его жена Клавочка. И всю ее голову – от подбородка до затылка – стягивал бинт. А из-за ее сцепленных челюстей доносился сдавленный, гортанный вой.

– Господи... – испуганно пролепетал Акакий. – Опять киллерские штучки! Добрались, значит, до беззащитной женщины...

– Чего? – вскочила сонная Клавдия, заслышав посторонние всхлипы. – Опять храплю?

– Хуже, Клавочка... ты пугаешь меня...

– Ой, господи! А я подумала – надо же, уже ведь и голову к бороде привязала! – что все равно храплю. Ты где шатался целые сутки, кролик-производитель? Куда тебя опять понесло, когда у нас самое расследование развернулось? Не отворачивай бесстыжие шары, с тобой говорю! – вдруг перешла Клавдия в наступление.

Акакий сначала печально хмыкнул – если бы она со своим Жорой только знала, сколько он уже свидетелей опросил! Сколько разных ниточек нарыл! Но Клавдия не знала, а потому надвигалась на супруга с совершенно откровенным желанием – стереть мерзавца в порошок. И Акакий не на шутку испугался.

– Клавочка! – воскликнул он, завидев оголенные кулаки нежной супруги. – Клавочка, все, сознаюсь! Пришло время открыть тебе страшную тайну: я не кролик-производитель.

– Да уж, на него ты в последние лет двадцать пять не тянешь... – прошипела жена.

– Я не гонялся за юбками, не подглядывал за голыми девками и не транжирил твою заначку в старых лифчиках!

Заслышав про заначку, которую она так ловко схоронила в старом нательном белье, Клавдия хотела было раскрыть рот пошире, однако мешала повязка. Срывая на ходу бинт, она кинулась к ящику комода.

– Ах ты... пес блохастый... сороконожка... Ишь куда пробрался – в лифчики, где у меня самое сокровенное! Вот вражина! Что ты лыбишься, гнусный хорек? Ты...

И все же Акакий смотрел на жену с упоением – это ж надо так ругаться. Какой богатый словарный запас! Не то, что у студентов – «типа» да «как бы», и сдулись, а тут – просто услада для ушей.

Клавдия пересчитала деньги и грозно вперила в благоверного свои очи: