Два гения и одно злодейство

Володька набирался сил, учился заново держать предметы в руках, ловкости не приобретал, пальцы оставались неуклюжими, предметы выпадали. Как-то вечером попросил Луизу проводить его к вилле.

Странно, он понимал ее, сам говорил по-французски, не подбирая слова, как раньше, разве что произношение хромало. Видимо, когда летел с лестницы, дремавшая память проснулась и усвоила французский. Как в сказке! Если б только в этой сказке не потерял все остальное, включая себя.

Ныла спина, плохо слушались ноги, без помощи Луизы не дошел бы до виллы. Обойдя пепелище, задержался в садике, который тоже пострадал от пожара, долго смотрел на руины.

– Так дом сгорел? – спросил дурочку. Та глупо улыбалась. Она все время улыбалась. Казалось, беспомощность Володьки доставляла ей удовольствие. – А я, где я был? (Луиза показала костлявым пальцем на пепелище.) Там? Кто вынес меня из дома?

– Луиза, – сказала она, приложив ладонь к груди.

– А Полин? Что с ней?

– Уехала, – нахмурила бровки Луиза.

Володька не поверил. Слишком Луиза мала, чтобы вынести его из горящего дома. Здесь он приобрел то, что называют удачей, здесь ее потерял. Некто пришел и с беспардонной жестокостью отобрал надежду, Полин, жизнь. Впрочем, он жив, а зачем? Чем теперь займется? Как будет жить?

Луиза потянула его за рукав клетчатого пиджака, под который помогла надеть его рваную и обгоревшую рубашку. Рубашка обгорела, он получил ожоги, Луиза тоже. Неужели это она спасла его из огня? Как же у нее сил-то хватило?

Володька обнял ее за плечи, пошел, не оборачиваясь, прочь. Он должен перебороть боль, горечь, обиду, научиться двигаться, чтобы спросить!

Так прошел март, апрель, май…

– Луиза, я должен уйти, – сказал однажды утром.

– Уйти, – повторила она, не понимая.

– Да, я ухожу. Спасибо тебе, Луиза. Ты самая… хорошая. Я буду помнить о тебе. Всегда буду помнить.

Притянул ее, прижал крепко, гладил по голове. Что ждет Луизу, когда она не сможет заботиться о себе? А его ждал длинный и тяжелый путь в Россию, домой. Возвращение казалось несбыточным, дом – чем-то далеким и призрачным, но он должен был вернуться. Отстранив Луизу, оторвал большую пуговицу от ее пиджака, сказал, что берет на счастье, и пошел к дороге, ведущей в Париж. Вскоре Луиза догнала, подстроилась под его шаг, некоторое время так и шли. Ноги Луизы были обуты в огромные ботинки, отчего поступь утяжелялась, громко чеканился шаг. Володька, слушая ее шаги рядом, растерялся.

– Ты хочешь уйти со мной? – спросил, остановившись. Она закивала, мол, да. – Луиза, прости, я не могу взять тебя с собой. Я в этой стране чужой. Не знаю, что будет завтра. У меня нет денег, документов… все сгорело. Иди домой, Луиза, здесь тебя знают, помогут. А я… я не могу… прости меня и прощай…

И зашагал, чувствуя спиной недоуменный взгляд Луизы. Но она догнала его. Как заставить ее не плестись следом? Только нагрубить.

– Какого черта, Луиза? – резко развернувшись, заорал по-русски. – Ты что, не понимаешь, что не нужна мне? Убирайся! Иди отсюда, я сказал!

Луиза, обиженно мигая веками, протянула на ладони несколько франков. Володька едва сдержался, чтобы не взвыть. Этот сморщенный комок, вмещающий столько доброты и преданности, сколько не вместит в себя миллион человек, по общему мнению – дурочка, великодушно отдавала Володьке все свое богатство. А он ничего не мог дать взамен, не мог даже достойно отблагодарить. Да уж, отблагодарил! Наорал на бедную Луизу ни за что ни про что. И, проклятье, навернулись слезы. Какого черта они заслонили Луизу?

Он сжал ладошку с деньгами в кулак, покачал головой – не возьму. Потом прижал кулак Луизы к ее груди и почти побежал, заставляя себя не оглядываться. Прошлое следует оставлять в прошлом, а в нем и Луиза, маленькая, глупенькая Луиза, но самая, самая… на свете. Черт, эти слезы проклятые, кто их придумал?..

…Этот эпизод всякий раз, когда вспоминал его, вызывал удушливый комок в горле. Володька опустил голову низко на грудь, пряча слезы.

– Она тебе вторую жизнь дала, а ты зло пустил в душу, – сказала цыганка без осуждения, но и сочувствия не слышалось в ее словах.

– Допустим, – усмехнулся он, поражаясь ясновидению.

– В бога веришь?

– Нет.

– Зря. На тебе его печать. Когда мать рожала, бог тебя за руку держал, оттого худые дела тебе не делать.