Круговорот парней в природе

Каюсь, последнее произошло по моей вине. Это я придумала соорудить из Никитиной толстовки волокушу, на которой героически, как фронтовая медсестричка, тащила обезножившего товарища вверх по склону до тех пор, пока коварно притаившаяся под снегом коряга не располосовала толстовку в лоскуты. Из остатков теплой плисовой кофты Никита наскоро соорудил себе прелестные онучи, а мне с аналогичной целью великодушно пожертвовал футболку. После этого мы приобрели душераздирающее сходство с недобитками наполеоновской армии образца одна тысяча восемьсот двенадцатого года. Особенно жалостно смотрелся атлет с голым торсом, громко стучащий зубами и припадающий на обе ноги. Обмотки с них, кстати говоря, очень быстро сползли.

В три приема с остановками я взошла на крыльцо и в клубах морозного воздуха ввалилась в холл «Либер Муттер», как изрядно перетрудившаяся Снегурочка по вызову – румяная, растрепанная, с шишкой на лбу и в одном ботинке.

– Да уж, утренник удался! – хихикнула Тяпа.

Про утренник она не зря сказала. В холле и впрямь имелось большое скопление народа, я даже увидела какое-то подобие хоровода. Мои японцы, совсем как детишки на новогоднем празднике, встали в круг, в центре которого вместо традиционного вечнозеленого деревца помещался Борис Абрамович Шульц в изумрудном купальном халате из махрового полотна. Глаза его сверкали не хуже, чем огни иллюминированной елочки, но тексты при этом звучали отнюдь не рождественские:

– Это наглая ложь! Ласточкин, я привлеку вас за клевету! – визжал Борис Абрамович.

– Елочка, заткнись! – поморщившись, брякнула я.

Ор прекратился. Граждане, собравшиеся в холле, дружно уставились на меня. Я разглядела в эпицентре скопления японских народных масс, рядом с махрово-зеленым Шульцем, пару посторонних мужиков, нашего водителя Славу и уже знакомого мне милиционера Бобрикова и смущенно молвила:

– Всем добрый вечер! С праздничком!

Про праздничек я ляпнула машинально, но Славик с отменной вежливостью ответил:

– И тебя также.

Все остальные молчали и таращились на меня, как стадо баранов. Не выдержав гнетущей тишины, я продолжила монолог спятившей Снегурочки невинной фразой:

– Чудесная погода для погулки!

– Не то слово, – в ответ на мой требовательный взгляд пробормотал все тот же Славик.

Тут я заметила, что милиционер с подозрением присматривается к моей необутой ноге, и грациозно шаркнула ею. Движение, замаскированное под книксен, позволило спрятать босую стопу за нормально обутой, и я сразу же почувствовала себя гораздо увереннее.

– Так, – сержант Бобриков моргнул, тряхнул головой и повернулся к Борису Абрамовичу. – Давайте еще раз и без криков. Вот гражданин Ласточкин утверждает, что вы, гражданин Шульц, расхищаете его строительные материалы.

– Сначала кирпич таскал чемоданами, потом пилу стырил и за доски взялся! – подтвердил свое обвинение гражданин Ласточкин – помятый и явно нетрезвый мужичонка, не внушающий никакого доверия.

– Да я…

– Спокойно, гражданин Шульц! – осадил закипающего Бориса Абрамовича рассудительный сержант. – Вы, в свою очередь, заявили о пропаже у вас ценного электроприбора.

– Таки да. И что?

Некорректно сформулированный вопрос поставил милиционера в тупик. Он замолчал, и стало слышно, как в глубине дома Рузанна Шульц механическим голосом автоответчика озвучивает технические характеристики видеодвойки.

– Нашла время проводить инвентаризацию, мещанка! – неодобрительно пробормотала я.

– Так. Давайте-ка повторим, – очнулся сержант Бобриков. – У вас, гражданин Шульц, пропал электрический инструмент. Так и запишем. А у вас, гражданин Ласточкин, пропали кирпичи, пила и доски.

– Одна доска, – уточнила я, но тут же прикусила язычок.

Не ровен час, пришьют мне дело о краже!

Сержант Бобриков внимательно посмотрел на меня. Я ослепила его сияющей улыбкой, он поморгал, перевел взгляд на Никиту – полуголого и босоногого, как певец Агутин в образе песенного мальчика, кашлянул и сказал:

– И еще, я вижу, некоторые из присутствующих носильных вещей лишились. Граждане, вас что, ограбили?

– Нет-нет, мы сами разулись! – поспешно сказала я.

– И даже разделись, – с легкой завистью заметил Борис Абрамович.

– Вай ме? – из коридора в холл заглянула ревнивица Рузанна Шульц. Ее черные очи блистали невысказанным подозрением. – Что такое, Боря?