Спокойно, Маша, я Дубровский!

– Зачем ты так? – обиделась Катя.

Катерина у нас барышня не в меру восторженная и до отвращения патриотичная. Готова жизнь положить за фирму! Простое слово «работа» она произносит так, словно в нем все буквы – заглавные. Когда я слышу Катины прочувствованные речи на тему верного и безупречного служения родной конторе, мне хочется специально для нее заказать в агентстве сувенирной продукции шелковое знамя с логотипом «МБС» – большое, как те флаги, которыми в Америке накрывают гробы национальных героев. А порой мне даже хочется сделать так, чтобы этот флажок Катерине поскорее пригодился.

– Я понимаю, что в нашем рекламном деле без доли цинизма не обойтись, – голосом пионерской звеньевой сказала Катя. – Но стеб убивает талант, а глумливый смех опустошает душу. Я считаю, что к РАБОТЕ нужно относиться с уважением. РАБОТА, какой бы она ни была, нас кормит!

– Поит и спать укладывает, – согласилась я и зевнула.

Меня неудержимо клонило в сон, что вполне могло объясняться кислородным голоданием: в офисе было душно и жарко – жадина Бронич так и не установил кондиционер.

При виде проявленного мною вопиющего отсутствия трудового энтузиазма Катюха снова надулась, и я уже приготовилась извиняться, рассказывая, как много сил отняла у меня РАБОТА над шедевральной рекламой «Мегадента», но тут, на мое счастье, раздался телефонный звонок.

– Тебя, – дуя губы, сказала Катя.

Я с готовностью взяла трубку.

– Ты ли это, любовь моя? – печальным голосом Пьеро вопросил Максим Смеловский.

– Я, я, натюрлих! – бодро отозвалась я.

Мы с Максом старые друзья, еще с институтских времен. Сколько я помню Смеловского, он всегда умел найти повод для вселенской тоски на ровном месте. Для мировой скорби Максу вполне достаточно подгоревшей яичницы или неровно обрезанного ногтя на мизинце. При этом он с подкупающей готовностью может перейти от вековечной печали к бурной радости – такая вот эмоциональная у человека натура. Эту самую натуру во всех ее душевных и физических проявлениях Смеловский без устали жаждет вручить мне в качестве свадебного подарка, но я его матримониальные планы не одобряю. Зачем портить хорошую дружбу плохим браком?

– Инна, дорогая, спаси меня! – с надрывом воззвал Макс.

– От чего на этот раз? – поинтересовалась я.

Обычно я с удовольствием избавляю Макса от переизбытка денег и разнообразных культурно-развлекательных бонусов, которые он получает как звезда местного телевидения. На сей раз я тоже не отказалась бы от бесплатного марш-броска по модным ночным клубам, которые не навещала преступно долго – с неделю, наверное. Вчерашняя похоронная тусовка не в счет, для меня, в отличие от Зямы, она была недостаточно зажигательной.

– Нужно сделать стилистическую правку текста с целью более полного соответствия содержащегося в нем посыла адресной аудитории, – заумно ответил Макс.

– Это нам как раз плюнуть. А кого нужно послать и куда?

– Ах, Инна! – Смеловский вздохнул, как больная корова. – Порой мне трудно поверить, что мы с тобой вместе учились на филологическом факультете!

– Просто ты больше увлекался теорией социолингвистики, а я практикой межличностного общения, – я поднапряглась и выдала по случаю пару незабываемых терминов.

Но переплюнуть Макса мне не удалось.

– Да, да, я помню, структурно-семиотические подходы тебя интересовали крайне мало, – грустно сказал он. – Ты всегда была нацелена на реализацию функционально-коммуникативных актов!

– Но не с кем попало! – уже почти обиженно напомнила я. – Вот с тобой, например, у нас до настоящего функционально-коммуникативного акта так и не дошло!

– Увы мне! – Смеловский снова вздохнул.

Потом ему, видимо, надоело страдать, и он уже другим голосом спросил:

– Так ты поможешь мне с текстом? Прибегай в кафе на углу, я угощу тебя коктейлем «Аста ла виста», мятным салатом и блинчиками с миндально-клубничной начинкой в апельсиновом соусе!

Чувствовалось, что Макс уже ознакомился с новинками меню.

– Ты читаешь с листа? – догадалась я и сглотнула слюнки. – Очень выразительно получается! Уговорил, бегу.

Катя поняла, что я собираюсь досрочно покинуть офис, и посмотрела на меня с великим укором – как смертельно раненный Цезарь на подлого предателя Брута. Я положила телефонную трубку, развела руками и одними губами с преувеличенной артикуляцией сказала коллеге-трудоголичке: