Война

Скучавших в очереди возниц и подремывающих на обочине охранников в конвое ничто не смущало, только немного раздражал тот факт, что двигавшиеся по полю телеги проедут вне очереди. Однако другое обстоятельство тут же развеивало обиду – солдаты-досмотрщики не имели права ни обыскивать конвой, ни проверять проездных бумаг, а значит, большой задержки не будет. Солдаты же гарнизона хоть и не прекратили досмотр, но крайне встревожились. Больше всех занервничал комендант, так и не решившийся выйти процессии навстречу, а собиравшийся учинить подробный расспрос командиру конвоя прямо перед воротами, под защитой стоявших рядом солдат и прикрывавших их со стен стрелков. Офицера смущало многое, еще большее настораживало. Комендант нутром чуял беду и, пока конвой полз до ворот, пытался найти ответы на многие подозрительные «почему»…

«Почему они поехали по этой, запруженной телегами дороге, когда могли свободно проехать по любой из пустующих? Почему конвой такой маленький? Почему им командует всего лишь капрал, а где офицер или хотя бы сержант? Почему среди солдат имеются раненые? – вертелись в голове коменданта вопросы, на которые он сам вряд ли бы смог найти ответы. – А где их волки, не в лес ведь убежали? А на телегах что, какой везут груз? Что-то не похоже на припасы, уж больно громыхает…»

Оберлант не хотел рисковать и, была б его воля, не задумываясь, отдал бы приказ расстрелять конвой на подходе, однако одного лишь положения о том, что пленных запрещено перегонять по торговому тракту, было слишком мало, чтобы пойти на такие жесткие меры. Военный трибунал его ни за что бы не оправдал, и одним лишь разжалованием он точно не отделался бы, если бы прислушался к своим страхам и отдал бы подчиненным приказ стрелять.

Время шло, напряжение нарастало, но, к счастью, развязка была близка. Когда телеги «проплыли» в грязи еще шагов тридцать, неуверенно державшийся в седле капрал наконец-то додумался покинуть возглавляемую им процессию и направил коня прямиком к воротам.

– Честь имею, ваш благородь! Конвой из Верлежа, точнее то, что от него осталось, – отрапортовал всадник, почтительно наклонившись в седле, но не удосужившись спешиться. – Следуем в Удбиш, ведем ту заозерную мразь, что на Кенервард напала!

– Кто таков? Где офицер? – сдвинув брови, сурово спросил оберлант, на самом деле сильно нервничавший и поэтому старавшийся не смотреть всаднику в глаза.

– Капрал Гламберх. Как старший по званию возглавляю конвой, – с усталой ухмылкой на лице произнес разведчик Крамберг, слегка исказив свое имя на шеварийский манер. – А командир наш вместе с сержантами и еще двумя третями отряда на обочине дороги, в леске закопан. Говорю ж, напали на нас по утрянке сволочи заозерные… Если б люди графа Некаты вовремя не подоспели б, всех бы на Небеса отправили. И откуда только взялись, не меньше сотни…

– Не пущу! Не положено! Это дорога торговая, езжайте по верлежскому тракту! – интенсивно замотал головой офицер, на которого, как и ожидалось, произвело большое впечатление известие о близости герканцев. – Если поторопитесь, то еще засветло…

– Слышь, ваш благородь! – тяжко вздохнул капрал, подавая знак своим солдатам продолжать движение к посту. – Ты на меня и людей моих глянь! Мы ж с ног валимся… Сперва бой, чуть на тот свет не отправились, потом своих хоронили да этих доходяг по лесам ловили! С виду щуплые, гады, в чем дух только держится, а бегают шустро! Пусти, не доехать нам другой дорогой!

– Не положено, – повторил офицер уже менее уверенно. – Я и пароля не знаю военного, как я его у тебя проверю?

– Так пароля-то и я не знаю, – борясь с сильным приступом, прохрипел капрал, бывший не только раненным в руку, но и явно простуженным. – Пароль знали только командир наш да старший сержант. Одному башку срубили, а другого в ежа превратили, всю грудь стрелами утыкали! Слышь, ваш благородь, коль ты мне не веришь, так своих людей в лес пошли, отсель близко, мили три будет. Пущай проверят, пущай поглядят, как нам по утрянке тяжко пришлось. Там доспехи поломанные да трупы заозерников до сих пор повсюду валяются, если, конечно, их зверье не пожрало… Мы ж только своих хоронили!

– На телегах что? – спросил офицер, ищущий, к чему придраться, чтобы не посылать своих людей в лес. – И почему пленные не в цепях?

– А ты поди, попробуй в цепях телеги толкать! – внезапно разозлился капрал, еще немного и готовый ударить докучливого офицера. – Ты, ваш благородь, не боись! Как пропустишь, как на дорогу выедем, так сразу колодки наденем! Ребята мои уж шибко на заозерников злы… Боюсь, не сдержу я их, прирежут пленных по дороге, а мне, как старшему, перед трибуналом ответ держать!.. Так что, коль не пустишь, каторга по мне плачет! И поверь, мне без разницы, за что на рудники отправляться! Что за неисполнение приказа живьем гнить, что за то, что я щас по чьей-то роже, благородной, слащавой, каблуком с полного маху заеду!