Вся правда о небожителях

Страшно за девчонку, Наташке шестнадцать годков, росла в деревне, ее обидеть всякий может, она ж доверчивая и глупенькая. Племяшка в прислуги подалась, а хозяйка попалась – не приведи господи, Наташка не то чтобы жаловалась, но рассказы ее не порадовали дядю. Хозяйка спесивая, жадная, злая и подозрительная – точь-в-точь жена его, раскладывавшая пасьянс на столе. Она уж давно переоделась ко сну, волосы намотала на папильотки, рожу маслом конопляным смазала – отвратительное зрелище, а племяшку мужа ждала, чтобы злобу, накопившуюся за день, вылить на безответное дитя.

– Чего маешься? – вдруг фыркнула жена, когда он в очередной раз отодвинул занавеску и всматривался в улицу. – Придет твоя Наташка, никуды не денется. Чай, с кавалером прохлаждается, они – деревенские – шибко до любви охочи. Гляди, принесет в подоле – будешь знать.

И так-то Петр Тимофеевич на взводе был, а тут эта кикимора подлила масла в огонь. Обычно он ни полслова ей в ответ не скажет, неохота потом выслушивать карканье с шипением, но не на сей раз.

– Не смей сироту обижать! – погрозил пальцем он. – Наташка хорошая, добрая, а ты ее все пилишь, пилишь! Ей и так несладко…

– О!.. О!.. О!.. – с презрением произнесла она и понеслась: – Я энту дармоедку цельный год кормила-поила, а взамен что-с? Придет, в комнате спрячется, рожу воротит…

– А за что ей тебя любить? Ты у нее все деньги до копеечки отбираешь, да еще попрекаешь! Кабы у Наташки деньги были, взяла б она извозчика, а не шла б через весь город пешком…

– Извозчика?! – взвизгнула жена. – По какому такому праву? Да я – я! – в жизни два раза на извозчике ездила. Воля ваша, Петр Тимофеевич, однако деньги я у нее не зазря беру, она туточки год жила, чей хлеб ела?

– Мой! – рявкнул он…

И пошло-поехало.

А Наташка на работе задержалась, чему сама была не рада. Горничная прихворнула, хозяйка приказала девушке дождаться ее, чтоб переодеть, да за услугу платы не обещала. Впрочем, плату Наташа получила – пощечину, когда уронила платье, а как тут не уронишь, когда руки от страха трясутся? Обиду девушка не могла забыть, бежала к дядюшке и плакала. Горек сиротский хлеб: тетушка попреками заездила, хозяйка – злобой, друзей нет, дома родного нет…

Непривычная к городу Наташка ночью путала улицы, за год, что прожила у дядюшки, так и не узнала толком, где чего находится. Не выпускала из дому ведьма старая – тетушка, с утра до вечера заставляла спину гнуть, ну, на рынок брала с собой или в лавку, если требовалось нести что-либо тяжелое, и все. А с обидой в сердце и слезами тем более заплутаешь.

Выйдя на перекресток, Наташка повертелась в поисках знакомых примет – ага, есть. Всего чуточку отклонилась в сторону, теперь вернуться надо. Решила поплакать дома, а то до утра будет бродить, заблудившись. И застучали каблучки по мостовой быстро-быстро…

А город будто вымер, будто здесь никогда никто не жил, оттого он казался совсем чужим, неприютным, угрожающим. Отчего-то ночью и по тихим улицам одной идти страшно… Да одна ли она? Наташка замедлила шаг, прислушалась – ей почудилось, идет кто-то сзади. Ну, понятно кто: человек. А как не человек вовсе? Вдруг чудище клыкастое, лохматое, безобразное? Представив страшилище, Наташка остановилась…

Точно: сзади шаги… раз, два, три… И тишина.

Девушка резко повернулась, чтоб встретиться с опасностью лицом к лицу. А сзади – никого. Фонарь шагах в двадцати качался. Справа ограда кованая, за оградой чуть слышно шелестят листьями кусты и деревья, слева дома о двух этажах с потухшими окнами, там же магазин для господ и аптека. Но шаги-то она слышала! Или то ветер уронил деревяшку, оторвав ее от крыши, та и покатилась? Но это хорошо, что никого.

Наташка набрала полную грудь воздуха, собралась со всех ног припустить до самого дома, развернулась и… произошло столкновение! Она уперлась в огромного мужчину, в полумраке заметила на лице его безмятежный покой, наросты на подбородке и щеках, скорей всего бородавки, а вместо глазниц – черные провалы. Закричать бы, перекреститься бы, но рука не поднималась, сердце заходилось от ужаса, горло перехватило удушьем. Наташка лишь сделала шажочек назад, потом второй… Отступала, как от злобной собаки – осторожно, мягко, чтоб та не кинулась.

Но вдруг спина уперлась во что-то непонятное. Нет, в человека! И тут пришло осознание, что нужно кричать, вопить, визжать. Но большая рука, пахнущая лошадьми, закрыла ей рот…

Петр Тимофеевич больше не смог вставить слова, паузы не нашлось для его вставок, посему плюнул в сердцах и вышел на улицу, решив дождаться племяшку там и не дать в обиду сварливой ведьме. Да где же она, где?