Одна жена – одна сатана

Остальное время до рассвета он думал о мерах спасения. И придумал.

А Панасоник уже торчал на причале, встретил радостной улыбкой – вот у кого ноль проблем, Валерьяну Юрьевичу даже завидно стало.

– Здорово, Юрьич! – подал ему руку Панасоник. – На катере поедем или как?

– Погоди, дело есть. Помощь твоя нужна.

– Да я завсегда, ага.

Валерьян Юрьевич уселся на причал, свесив ноги, хлопнул по свеженьким доскам, приглашая Панасоника, который устроился рядом, кряхтя доставая пачку папирос. Отчего-то простецкая рожа нового знакомого внушала доверие, в отличие от родственников и давнишних знакомых вместе с друзьями. И дело, наверное, в том, что Панасоник лишен зависти, потребности его мизерные, в нем чувствовалось здоровое начало, несмотря на кашель курильщика и худобу. А здоровая основа состоит из банального принципа: не быть дерьмом, он и не дерьмо, хотя о принципах Панасоник вряд ли имеет понятие. Он внимательно слушал, дымя папиросой и восклицая:

– Иди ты! Эхма, ну и жизнь пошла, ага!

Но когда Валерьян Юрьевич начал делиться планом, у Панасоника постепенно отвисала челюсть, а маленькие глазки, которых почти не было видно из-за постоянного прищура, наконец раскрылись и оказались блекло-коричневого цвета. Наступила пауза, заполняемая кваканьем лягушек на утренней зорьке. Панасоник шмыгал носом, утирая его рукавом потертого пиджака, Валерьян Юрьевич нетерпеливо спросил:

– Мне рассчитывать на тебя?

– Оно конечно, тока я... это... не смогу. Я дурак полуграмотный.

– Ничего, по ходу пьесы учить тебя буду. Или трусишь?

– Не, я не трус... а все ж страшновато как-то. А кого посмекалистей у тебя на примете нету?

Валерьян Юрьевич смотрел вдаль, на ровную гладь воды, подсвеченную рассветом, на мошкару, встрепенувшуюся после прохладной ночи, на дымку, курившуюся над землей и рекой, вслушивался в лягушачьи переливы, показавшиеся симфонией. Вот он, смысл: живешь, видишь, слышишь. Сколько там осталось, что будет сегодня, наступит ли завтра, что почувствуешь, уходя туда, откуда никто не возвращался? Валерьян Юрьевич заговорил пространно, Панасоник никак не мог уловить ответ:

– Я многое упустил из того, что мне дано. Большинство думает, я черствый, бездушный, скупой, мне и кличку дали – Кувалда. А я любил и люблю работать, знаю, сколько стоит заработанная копейка, чтоб просто так ее разбазаривать, знаю, что наступают плохие времена и никто не подаст ни рубля, все умеют только требовать и брать. А когда на тебе одном лежит ответственность за все, что ни произойдет, когда от тебя зависят сотни людей, тут уж не до сюсюканья. Вот так я и остался один. Вокруг толпа, а я один. Может, что-то делал не так, но я обычный смертный... хотя необычный, потому что мне не прощают ни успехов, ни поражений. Мертвую собаку никто не пинает, а меня можно.

– Да че ты, Юрьич? – наконец понял Панасоник, о чем так долго говорил Валерьян Юрьевич. – Че расстроился? Жив и – слава богу, ага. А я сделаю, чего скажешь, тока... плохо буду делать, ой, плохо.

– Вот и хорошо, что плохо, – улыбнулся Валерьян Юрьевич, покосившись на него. – Мне нужны твои документы.

– Так это... дома они. Давай на катере смотаемся, я живу у берега.

– Поехали! А знаешь, Панасоник, у нас может получиться славная шутка.

Залезли в катер...

Завтракали вчетвером, Павлик заявился под утро, не прилег, сонный сел за стол. Именно он изображал покойного мужа Гертруды, натянув тончайший чулок на лицо. Главное, создать атмосферу, в которой бабочка покажется носорогом. Алик посматривал на Лилю, которая как бы ушла в себя, только блуждающая улыбка время от времени появлялась на ее лице, а это опасный симптом. Если ее посетит идея – туши свет и прячься, не остановит никто и ничто, Лиля, как средневековый таран, будет переть к цели.

– Я простудился, – констатировал Марат, опустив нос в чашку с чаем. – У меня насморк. Может, температура поднялась. И кашель начинается.

– С чего бы? – фыркнула Лиля. – Теплынь стоит не майская.

– Я час провел в холодной воде. Хоть и не майская теплынь, а вода холоднющая.

– В костюме, который был на тебе, плавают аквалангисты во льдах, – возразила безжалостная Лиля. – Хватит ныть, ты мужчина. Пашка, как там твоя каракатица, спеклась?

– Печется, – невесело ответил тот. – Начинайте с ней работать, мне уже невмоготу.

– Начнем, как только получим заявку. Знаете что, я навещу Гертруду, спрошу, беспокоит ли ее призрак мужа, ну и коснусь проблем ее подруги. А ты, Паша, с сегодняшнего дня приступай к следующему объекту.