Молилась ли ты на ночь?

Это помогло мне вспомнить!

– Зяма! Брат мой! – вскричала я и, спотыкаясь, побрела к машине.

Головой вперед я забралась в салон и кулем обессиленно рухнула на заднее сиденье, предоставив в распоряжение Трошкиной кресло рядом с водителем.

– Давай скорее домой, – попросила Алка, едва забравшись в машину. – Или лучше в больницу? Даже не знаю… Инке что-то плохо.

– Та-ак! – насмешливо протянул Зяма, внимательно поглядев на меня через плечо. – Похоже, большой белый человек дал моей краснокожей сестре огненной воды?

– Сам дурак! – ответила я.

– Не так уж ей и плохо, – постановил братец. – Хамит – значит, приходит в норму! Индюха у нас знатная нахалка.

У меня было чем ответить на этот наглый поклеп, я уже и рот открыла, но тут Зяма придавил педаль газа, машина прянула вперед, и я со стуком захлопнула рот, едва не прикусив язык.

По дороге меня укачало, и в подъезд родного дома меня вновь заносили на плечах, только теперь это были крепкие плечи Зямы.

– К тебе или ко мне? – игриво спросил братец озабоченную Трошкину в лифте.

Алка успела покраснеть, пока поняла смысл этого вопроса, и я подумала: подружка-то неравнодушна к моему братцу! Впрочем, это и неудивительно. Зяма обладает поразительной способностью очаровывать всех дам в зоне видимости и слышимости, и даже глухонемые женщины не составляют исключения.

– Наверное, лучше ко мне, – обстоятельно обдумав Зямин вопрос на протяжении трех этажей, решила Алка. – К вам Инку в таком виде лучше не тащить, иначе дядя Боря и тетя Варя ужасно разволнуются.

– Ладно, – легко согласился Зяма. – Сгрузим Индюху у тебя, а родителям утром скажем, что у вас был девичник, Дюха притомилась и заночевала у подружки.

– А мое мнение никого тут не интересует? – недовольно трепыхнулась я.

– Золотые слова! – сказал Зяма.

Братец и подружка транспортировали меня в двадцать первую квартиру и уложили спать на большущем надувном матрасе, который Трошкина специально держит в своей однокомнатной квартирке на случай, если какие-нибудь гости придут с вечера и задержатся до утра.

– Полежу одну минуточку, а потом устрою вам геноцид! – сонным голосом пригрозила я своим обидчикам, поудобнее пристраивая щеку на надувной подушке.

– Видишь, ей уже гораздо лучше! – сказал на это Зяма, но не мне, а Трошкиной.

И он приятным бархатистым голосом напел мне в ушко:

– Спи, моя радость, усни! В доме погасли огни!

– Мышка уснула в углу! – тонким подголоском запищала Алка.

– Дюшка храпит на полу! – радостно солировал Зяма.

И они дуэтом закончили:

– Глазки скорее сомкни! Усни-и-и-и!

– Спелись! – ехидно прошептала я с намеком, который должен был смутить конфузливую Трошкину, но ее предполагаемой реакции не увидела, потому как и в самом деле уснула.

– Спасибо! – смущенно поблагодарила Алка Зяму, провожая его в прихожей.

– Не за что! – великодушно отказался от благодарности он и, объясняя свою необычную скромность, понурился и стукнул себя кулаком в широкую грудь со словами:

– Моя сестра! – что прозвучало словно «Мой грех!», причем грех этот был не иначе как смертным.

– И моя подруга! – в тон ему, с тяжким вздохом, сказала Трошкина.

– Ну, я пошел. Спокойной ночи, детки! – нормальным голосом мурлыкнул Зяма.

– Сапоги не заберешь? – Алка показала на Инкины сапожки, с котрых на линолеум прихожей натекла небольшая лужица. – Их бы просушить надо, а у меня нормальная батарея всего одна, и ту я займу своими собственными мокрыми онучами и портянками.

– Отчего не забрать? Заберу, – согласился он и нагнулся, поднимая с пола обувку сестрички.

К подошве правого сапога что-то прилипло. Зяма перевернул башмак и отклеил маленькую влажную картонку, налипшую на приставший к подошве комочек жвачки.

– Это не твое? – он протянул подмокшую визитку Трошкиной.

– Это? – она без особой охоты взяла бумажку, присмотрелась к ней и неожиданно переменилась в лице. – Ой, боженьки! Зяма! Как же так? Ты знал об этом?

– О чем? – он забрал у Алки бумажку, которая ее так взволновала, рассмотрел ее и тоже сделал лицо огурцом. – Ну, Дюха, совсем очумела! И как же она до такого докатилась?

Они склонили головы над картонкой и надолго замолчали, глубоко потрясенные увиденным.

Бумажка представляла собой визитную карточку стандартного размера, но нестандартного оформления. На белом фоне картонки, как на простыне, вальяжно разлеглась совершенно обнаженная красотка. Взлохмаченные кудри, бледное чело и томно прикрытые глаза придавали ей вид усталый, но довольный. Причинное место бесстыдницы было прикрыто, но почему-то не фиговым листком, а румяным яблочком – не иначе с Древа познания. Запретный плод выглядел весьма аппетитно, и в нем по кругу располагались цифры. Очевидно, желающих попасть в яблочко приглашали позвонить по указанному телефонному номеру.