Время мушкетов

* * *

Извилистая лента дороги скрывалась в лесу в ста шагах от ворот. Колея была широкой, наезженной, но еще не выложенной ни кирпичами, ни даже булыжниками. Из услышанных на площади разговоров отец Патриун узнал, что на территории колонии находились две каменоломни и работа в них шла полным ходом. Однако хоть сотни привезенных на новые земли каторжников и гнули спины с восхода до заката, но производство не поспевало за растущей потребностью, все уходило на строительство домов и прочих, первостепенно важных сооружений.

Бредя по дороге, священник испытал незабываемое ощущение. Он бывал в этих местах прежде, когда еще не было ни дороги, ни Дерга, и стоило лишь старику закрыть глаза, как в голове всплывали расплывчатые образы прошлого, картинки, постепенно восстанавливаемые в памяти. Он когда-то охотился в этих краях, отстреливал дичь в угодьях, принадлежащих урвасам, а форт, тот самый форт, чьей обороной закончилась та война, находился милях в восьми на северо-запад от этого места.

«Как давно это было, как будто в другой жизни… Мы покоряли правобережье пятнадцать лет и проиграли, хотя нет, выиграли, поскольку были всего лишь передовым отрядом цивилизации, первопроходцами, измотавшими силы врага. Все же жаль, что события стали развиваться именно так, что нам не дали миром войти в жизнь и изменить ее. Интересно, как бы выглядели эти места, если бы у нас получилось, что за народ сейчас бы здесь жил?»

Праздные думы священника были прерваны пронзительным женским криком. Медленно едущая впереди телега резко остановилась, и на голову старика полетел бельевой тюк. Патриун увернулся, проявив для своих лет чудеса ловкости. На лесной дороге тут же возникло столпотворение, точнее, маленький заторчик из десяти-двенадцати переселенцев и двух везущих их барахло телег. Наемные возницы дуэтом стали кричать, понося «глупую бабу», поднявшую визг из-за пустяка. Священник полностью разделял мнение мужиков, причины для беспокойства действительно не было, но для вновь прибывших вид висельников на дороге был непривычен, он пугал, поднимая из глубин души самые потаенные страхи.

На толстой ветке сосны, растущей слева от дороги, мерно раскачивались три скелета в выцветших обносках. На груди каждого висела аккуратная табличка с надписью: «За разбой!»

Филанийская стража уже лет сто не практиковала украшение большаков трупами преступников, поэтому нынешнее поколение отвыкло от подобных зрелищ, но на новых землях жизнь протекала по другим законам, Патриун понимал, что подвигло местные власти на подобный шаг. Не только для беглых каторжников и скрывавшихся на правом берегу преступников разбой на лесной дороге был самым быстрым способом обогащения. Проигравшиеся в карты, пропившие свои пожитки и просто разорившиеся бедолаги часто брались за топоры и шли на большак. Остановить их могли лишь очень жесткие меры. От закопанных трупов проку мало, а вот если они раскачиваются на ветру, то это служит предостережением для тех, кто всерьез задумывается над возможностью пойти на преступление.

– Заткнись, дура, хватит визжать! – успокаивал жену дородный крестьянин, тщетно пытавшийся закрыть ладонью ей рот. – Давай, влазь на телегу, поехали!

– Нельзя, так нельзя, их надо похоронить! – не унималась сердобольная крестьянка, ловко увертываясь от ладони мужа. – Пусть они грешники, но их души должны упокоиться…

– Встретила бы их живьем, другое б визжала! Они б тя сперва того… а потом бы упокоили… – буркнул с телеги косматый возница, качая лохматой головой.

«Интересно как получается. Я священник, но меня не заботят души этих мерзавцев, а жалеет их та, кто сама в любой миг может стать жертвой таких же висельников. Парадокс, точнее, обычная людская глупость. Все мы добренькие и милосердные, пока дело не коснется нас самих. На первой же проповеди нужно разъяснить таким вот дурехам, что такое реальная жизнь и под каким соусом следует ее откушивать», – решил святой отец, даже не подумавший вмешиваться в процесс усмирения чересчур ретивой поборницы добрых дел, тем более что на помощь мужу пришла добрая половина застрявших в дороге путников.

Обогнув по опушке толпу и телеги, старик хотел отправиться дальше, но ненадолго задержался вблизи от висевших трупов. В глаза отцу Патриуну бросилась еще одна странность, еще одна особенность местных, пока непонятных нравов. Во рту крайнего слева покойника блестели три золотых зуба. Стражники не опустились до мародерства, а ведь золото – это не кусок древесины, оно стоило дорого, тем более здесь, где не было прииска. Непонятного становилось все больше. Любознательному священнику не терпелось побыстрее добраться до места и побеседовать со своим предшественником, если, конечно, аббат Курвэ уже не отплыл в Филанию.