Воскрешение

– Про робу забыл, – указал моррон на свое одеяние.

– А че ее называть-то? Коль и так видно, коль она и так на те? Но токмо знаешь, – Грабл заводил все тем же указательным пальцем из стороны в сторону. – Вот тут ты ошибочку, мил-человек, допустил. Сразу видно, што пришлый, жизни нашей столичной не знаешь! Монашье тряпье оно, конечно, удобно, чтоб от стражи и прочих глаз ненужных вещицы запретные скрывать, но коль тя церковники в духовном облачении застигнут и раскроют, што ты не монах вовсе, вот тут те несдобровать! Дружок у меня давненько был, белым днем, шельмец, домишки богатые обирал, а под робой, богомольцем прикидываясь, краденое шмотье таскал. Стражники не трогали, а вот святые отцы однажды схватили. Месяц, слышь, паря, целый месяц, день за днем, его на площади тюремной истязали, пока дух не испустил. Правда, к тому времени от него уж мало што осталось… без рук, без ног, не человек, а обрубок жалкий. Так што ты лучше эту одежонку тута оставь. Я ее порезать и на тряпки пустить собирался…

– Спасибо, что предупредил. – Моррон хотел добавить «дружище», но передумал, поскольку не знал, как разоткровенничавшийся корчмарь отнесется к такому фамильярному обращению. – Но я везение свое все ж испытаю. Сколько с меня за все?

– Щас подсчитаем, – пожал плечами Грабл, довольно спокойно отнесшийся к тому, что к его доброму совету не прислушались, – значица, так! Одежонку монашью задарма отдаю. Три медяка за нее лишь возьму, штоб тряпок половых закупить. Своего интереса у меня тут не водится. Винцом я, как гостя, тя угощал, так што оно бесплатно выходит, а вот за все остальное с тя по расценкам обычным причитается: ножичек в три золотых станет, а за кольчужку восемь изволь выложить. Итого с тя пятнадцать монет золотцем, паря!

– Постой, – нахмурил брови моррон, крайне возмущенный такой арифметикой. – Во-первых, три плюс восемь всегда было одиннадцать, а не пятнадцать! Или у вас в Филании, что, особые правила счета введены?!

– В Филании нет, а вот у меня – да! Правда твоя, подсчет барыша у меня особый, – важно заявил Грабл и привел аргумент, заставивший покупателя лишь в бессилии развести руками, – четыре монеты я за риск беру, што с тобой общаюсь. Ты человечек пришлый, я тя не знаю, а вдруг ты сыском королевским подослан, стражей али еще кем важным и на меня апосля донесешь?

– За кого ты меня держишь, крыса подвальная?! – спросил Дарк строго, но без злости. Моррона ничуть не задело, что его заподозрили в связи с представителями закона, но вот оттого, что делец держал его за наивного дурака, стало смешно. – Ты чего, взаправду вообразил, что все приезжие чудаки огородные и в жизни вашей паскудной, торгашеской не разбираются?! Да ты же и агентам сыска, и стражникам регулярно приплачиваешь, чтобы тебя не тревожили и жиреть в спокойствии не мешали!

– А коли вумный такой, так чего дивишься?! – не вспылил и никак по-иному не отреагировал на оскорбления Грабл. Вот эти как раз четыре золотые, проклятые, я этим шакалам алчным и заплачу, себе из них ни медюшечки не оставлю.

– Ладно, пес с тобой! Но расценки твои, я скажу… – Недовольство Дарка красочно отразилось на его лице гримасой. – Душегубы лесные и те так не грабительствуют! Нож хорош, но дороже одной монеты всяко не стоит. Кольчуга поношена сильно, да и в самом низу проржавела. Видать, прежний владелец не удосуживался ее поднимать, когда по нужде малой ходил. Три монеты для нее красная цена… больше не дам!

– Не дашь, тогда сымай, – невозмутимо пожал плечами Грабл, но, видя, как покупатель принялся стаскивать с себя робу, пошел на уступки: – Шесть монет и больше не уступлю, даже не пытайся цену ломать!

Аламез давно не торговался, и надо сказать, не испытывал от раскачивания цены то вверх, то вниз никакого удовольствия. Хотя запросы продавца были и грабительскими, но моррон давно бы прекратил противный ему торг, если бы имел при себе чуть больше денег. На данный момент в его руке было зажато всего пять золотых монет – все, что у него при себе осталось после недавнего воскрешения. Этой суммы как раз хватило бы на оплату того снисхождения, что Грабл тратил на него свое драгоценное время, и за нож, но покупать простенькое оружие практически за пять золотых, то есть раз в десять дороже того, что оно на самом деле стоило, Дарк даже считал неприемлемым и оскорбительным.

– Нет уж, дружище, забирай свое добро! – изобразил злость и раздражение Аламез, продолжая нарочито медленно стягивать через голову колющуюся, мешковатую робу. – Я к те пришел, я-то, дурак, думал, у тебя настоящий товар, а все то же самое барахло я в любой лавке за три золотых куплю. Оружейники народец не привередливый, они мне еще в ножки за милость поклонятся!