Семь секунд до конца света

Закусив губу, Пит отчаянно шлепнул ладонью по массивной кокарде сетчатого берета, сбил крохотный рычажок и отодвинул свою неизбежную смерть.

Это был самый долгий день в жизни Питера Корвуда – первый из восьми дней, сотворенных для него гениальным прибором ныне покойного Сигала из последних восьми коротких секунд.

Начавшись бурей восторга, день закончился мертвым штилем отчаяния.

Когда Пит понял, что все получилось, что Сэмова машинка сработала, он смеялся и плакал, и все поглядывал на секундную стрелку, прилипшую к циферблату за восемь делений до роковой встречи с почти соединившимися в одну вертикальную черточку минутной и часовой стрелками. Целых восемь дней жизни! За это время он непременно придумает что-нибудь, что позволит отменить конец света. Что именно – Пит еще не знал, но понимание того, что он единственный человек в мире, который может предотвратить катастрофу, побуждало решительно действовать.

Бросив еще один суматошный взгляд на часы – они, разумеется, даже не тикали и казались совершенно мертвыми, – он сорвался с места и побежал к горизонту.

Наверное, сторонний наблюдатель нашел бы это зрелище комичным: потный, тяжело сопящий малый с потрепанным кейсом в руке и выражением безумной тревоги на багровом лице вихрем мчался по раскаленным пескам, на ходу что-то бормоча, загибая пальцы и поминутно поглядывая на сломанные часы.

Самому Питу сделалось смешно – но не весело! – позже, когда он сначала перешел на шаг, а потом и вовсе остановился, растерянно оглядываясь по сторонам.

Вокруг был все тот же мертвый пустынный пейзаж.

Куда я бегу? – подумал Пит. Куда и зачем?

Только теперь до него стало доходить, что пересечь пустыню, найти за ее пределами каких-то людей, которые вернутся с ним к яме, достанут из нее бомбу и как-нибудь ее обезвредят, не удастся. Не потому, что на это не хватит восьми дней, и не потому, что обезвредить бомбу невозможно, – просто все остальное человечество живет хотя и в одном времени с Питом, но с другой скоростью!

Сам, обреченно подумал Пит. Только я сам, один, могу вернуться к яме, раскопать ее, достать бомбу и что-то такое с ней сделать. В конце концов, просто разберу ее на составные части, ага? Авось тогда она не рванет. Или рванет? Впрочем, хуже не будет!

И Пит в самом деле стал бы раскапывать яму, по-собачьи яростно разгребать раскаленный песок, а потом ломать и уродовать проклятую серебристую коробочку, но он не смог с уверенностью узнать то место, с которого начал свой спринтерский бег!

Пустыня всюду была одинаковой. Сначала Пит заполошно метался по округе, то и дело останавливаясь и безнадежно оглядывая окрестности из-под ладони, козырьком приставленной к глазам. Потом бешено ругался. Потом грозил кулаком небесам – не то Богу, не то летящему где-то в космической дали Тревору, – плакал, молился, стонал. Потом просто молча сидел на песке, в отчаянии почти не чувствуя ни жажды, ни обжигающего полуденного зноя, свесив руки между коленями и близко глядя на искрящийся песок.

Он уже жалел, что растянул эту мучительную пытку. Если бы Пит знал, как это сделать, он снова сжал бы свое растянутое время, и через семь секунд принял вы мгновенную смерть – вместе со всеми прочими обитателями планеты. Он даже сдернул с головы шапочку и просидел, зажмурившись в ожидании близкой катастрофы, несколько минут, но ничего не случилось.

Пит упал духом. Он ничем не мог помочь обреченному миру, не мог помочь и самому себе. Хуже того, вместо быстрой и легкой гибели в большой компании он организовал себе одинокое многодневное мучительное умирание от жары и жажды.

На что, интересно, рассчитывал Сэм, награждая его этой своей машинкой? Неужели лопоухий гений угадывал какой-то выход, шанс на спасение – пусть не для всей Земли, а только для Питера Корвуда? Теперь уже Пит не благодарил Сэма, а проклинал его – мысленно, потому что распухший шершавый язык ворочаться отказывался. Мысли его тоже текли все медленнее, быстро испаряясь под солнцем, вошедшим в зенит на восемь долгих дней.

Даже эмоций у него почти не осталось. Странно, но Питу не было жалко ни обреченную планету, ни людей, ведь все когда-нибудь кончается! Что ж, надо признать, что эксперимент не удался, и свернуть его, разве не так?

Болезненно сощурившись, Пит с отвращением оглядел однообразный пустынный пейзаж и прикрыл глаза. В пятнистой темноте под веками расцвело видение: кремово-желтые и алые цветы в волнах изумрудной, малахитовой, нефритовой зелени, какие-то обнаженные люди с безмятежно-счастливыми лицами, синий мерлинский дракон, коварно и обаятельно улыбающийся всей своей обильно зубастой пастью, и еще кто-то в белом, такой важный и величественный, что не хватает смелости поднять на него глаза.