Самый сердитый гном

– Плохая рыбка, далеко заплыла, пыталась спрятаться от дядюшки Омса! – раздался откуда-то сверху знакомый Пархавиэлю голос. – Рыбка-глупышка будет наказана, дядюшка Омс не любит беглецов…

Голос смолк, но в ту же секунду послышался оглушающий треск, а стенки кареты прогнулись внутрь и сотряслись от мощного удара. «Колеса отлетели», – успел подумать Пархавиэль еще до того, как повалился на спину и больно ударился затылком о край сиденья.

Несмотря на потерю колес, карета продолжала быстро нестись вперед. Через пустой проем отвалившейся левой дверцы Пархавиэль видел, как мимо с ошеломительной скоростью проносились кусты, деревья и верстовые столбы. Тряска утихла, больше не было слышно ни стука копыт, ни свиста кнута одержимого возницы. Превозмогая приступ рвоты и боль в затылке, Пархавиэль поднялся на ноги и осторожно приблизился к зияющему пролому, затем, крепко уцепившись правой рукой за спинку сиденья, высунулся наружу. Лошадей не было, кучера тоже, но карета продолжала нестись, паря где-то в метре от земли и быстро набирая скорость.

– Рыбка плохая, хотела от меня уплыть! – опять послышался сверху омерзительный скрипучий голос.

Пархавиэль развернулся вполоборота, поднял голову и широко открыл от удивления рот. На крыше кареты, скрестив волосатые ноги, гордо восседал грязный зловонный акхр в красном колпаке. Он беззвучно причмокивал слюнявыми губами и стремительно размахивал над головой рыжей лапищей, как будто подгоняя только ему видных лошадей.

– Ааааа, рыбка! – протянул мучитель первой категории, завидев высунувшуюся голову гнома. – Высунулась из норки, малышка. А ну, обратно брысь!!! – произнес Омс Амбр волшебное заклинание, видимо, для усиления эффекта которого смачно плюнул прямо в раскрытый рот гнома.

От неожиданности и испуга Пархавиэль разжал руки и вывалился из мчавшейся кареты, которая почему-то оказалась не у земли, а парила высоко в небесах. Шум ветра разрывал барабанные перепонки, а сердце зажмурившегося от страха гнома замерло в груди, готовое вмиг разлететься на тысячу мелких осколков.

– Ну, хватит блажить, припадочный! – внезапно раздался издалека сонный голос Мартина, сопровождаемый весьма болезненным ударом в правое плечо каким-то тяжелым предметом, похожим, по ощущению жертвы, на подкованный каблук.

Стальная набойка оставила на плече длинный кровоточащий след, но Пархавиэль даже не ойкнул, не бросил мимолетного взгляда на свежую рану. Он молча сидел на полу, уставившись в одну точку, и тяжело дышал. Его сознание пыталось вернуться из мира кошмарных грез.

– Если ты и дальше будешь так орать, то перед сном придется затыкать тебе рот, – продолжал возмущаться изможденный многодневным недосыпанием Мартин.

– Не кричи, – прошептал Пархавиэль, вытирая кровь с плеча. – За шумы извиняюсь, конечно, но и ты хорош, из-за какого-то пустяка копытом как старый мерин бьешь…

– Пустяк, пустяк?! – не унимался маг. – За последние сутки я дважды чуть не оглох, и все из-за кого… из-за недотепы-гнома, которому, видишь ли, снятся кошмарики!

– Да пошел ты… акхру под хвост! – проворчал Пархавиэль, обидевшись и отвернувшись от мага.

– Ну вот, так всегда, – усмехнулся Мартин, которого почему-то развеселила импульсивность и обидчивость гнома. – Сначала мучает меня храпом, потом орет во сне, затем просыпается и, корча серьезную морду, учит жизни, а под конец, видимо, для особой убедительности, решает сразить меня наповал видом обнаженных ягодичных мышц!

– Да что ты ко мне все цепляешься?! – возмутился Пархавиэль, вновь поворачиваясь к ученому мужу лицом, – и что это за мышцы такие, созерцание которых тебя так возмущает?!

– Те самые, мой милый друг, на которых ты обычно сидишь, – пояснил Мартин, с трудом сдерживаясь, чтобы не покатиться со смеху. – Обычно у людей не принято показывать другим эту пикантную часть тела.

– А заставлять порядочных гномов выкидывать из окна единственную шмотку принято?! – негодовал Пархавиэль. – Хоть бы тряпку какую взамен дал, скупердяй!

– Ну нет у меня гномьих тряпок! – неожиданно сорвался на крик Мартин. – Подожди немного, скоро в придорожной гостинице заночуем, там что-нибудь подходящее раздобуду, а пока, будь добр, не крутись и не ворчи попусту!

Пархавиэль не ответил, у него не было сил для бессмысленных споров и утомительных пререканий. В тот миг ему было гораздо приятнее наблюдать за мелькающими за окном пейзажами, чем спорить на такую туманную и непонятную для него тему, как человеческие представления о приличиях.