Автобиография

— Хорошо, — уныло отзывалась Розалинда и уходила. Я сидела напротив Карло, державшей наготове остро отточенный карандаш, и думала, думала, думала, ломала голову. Наконец неуверенно начинала. Через несколько минут я замечала, что Розалинда стоит по другую сторону дорожки и смотрит на нас.

— Что такое, Розалинда? — спрашивала я. — Чего ты хочешь?

— Полчаса еще не прошли? — интересовалась она.

— Еще нет. Только девять минут. Иди.

— А… Хорошо, — она уходила.

Я возобновляла свою неуверенную диктовку.

Вскоре снова появлялась Розалинда.

— Пока еще рано. Я сама позову тебя.

— А мне нельзя постоять здесь? Я только постою. Я не буду мешать.

— Ну ладно, стой, — неохотно соглашалась я и диктовала дальше.

Но Розалиндин взгляд действовал на меня, как взгляд Медузы. Яснее, чем когда-либо, я понимала: все, что я говорю, — идиотизм. (По большей части так оно и было.) Я мямлила, заикалась, колебалась, топталась на месте. Словом, как эта несчастная книга все же появилась на свет, не понимаю!

Прежде всего, я не испытывала от работы над ней ни капли удовольствия, у меня не было никакого вдохновения. Я придумала сюжет — вполне приемлемый сюжет, частично заимствованный из собственного рассказа, и, если можно так выразиться, знала, куда идти, но картины и люди не оживали. Мною двигало лишь желание, вернее, необходимость написать книгу и заработать денег.

Именно тогда, вероятно, я стала превращаться из любителя в профессионала. Последний отличается от первого тем, что должен писать и тогда, когда не хочется, и тогда, когда то, что пишешь, не слишком тебя увлекает, и даже когда получается не так, как хотелось. Я терпеть не могла «Тайну Голубого экспресса», но я ее все же дописала и отправила издателям. Ее раскупили так же быстро, как предыдущую. Я должна была бы радоваться — но, надо сказать, этой книгой я никогда не гордилась.

«Оратава» находилась в чудесном месте — позади отеля возвышалась большая гора, вокруг росли великолепные цветы, — но было у него и два недостатка. После ясного утра, ближе к полудню, с горы спускался густой туман, и остаток дня оказывался пасмурным. Иногда даже шел дождь. Кроме того, для любителей плавания купание там было мукой: лежа на пологом склоне вулкана, у самой воды, лицом вниз, следовало, зарывшись пальцами в песок, довольствоваться тем, что тебя окатывали набегавшие волны. При этом важно было не зазеваться и не дать им тебя увлечь: так утонуло множество людей. Отважиться войти в воду и поплыть здесь могли только отличные пловцы, но даже один из таких пловцов утонул там за год до нашего приезда. Словом, промучившись неделю, мы перебрались в Лас-Пальмас, на остров Гран-Канариа.

Зимой лучшего курорта, чем Лас-Пальмас, не сыщешь. Нынче он стал, правда, местом паломничества туристов и, боюсь, потерял былое очарование, а тогда был тихим и мирным уголком. Туда мало кто приезжал — разве что несколько человек, предпочитавших Канарские острова Мадейре. Там было два чудесных пляжа. И температура воздуха самая подходящая — около 26°. По моим представлениям это настоящая летняя температура. Большую часть дня дул легкий ветерок, а теплыми вечерами было приятно посидеть после ужина на свежем воздухе.

Как раз в один из таких вечеров мы с Карло познакомились с двумя людьми, ставшими впоследствии нашими близкими друзьями: с доктором Лукасом и его сестрой миссис Мик. Она была намного старше своего брата, у нее было трих сына. Он специализировался в лечении туберкулеза, был женат на австралийке и держал санаторий на восточном побережье. То ли костный туберкулез, то ли полиомиелит искалечил в детстве его самого: об этом свидетельствовали небольшой горб на спине и крайняя субтильность фигуры; тем не менее он был прирожденным целителем и очень помогал своим пациентам. Однажды он сказал: «Мой компаньон, знаете ли, гораздо лучший врач, чем я, — гораздо более квалифицированный и знающий. Но он не дает больным того, что даю я. Когда я уезжаю, они сникают и сдаются. Я же вселяю в них веру».

Вся многочисленная родня считала его отцом семейства, патриархом, и мы с Карло тоже вскоре стали звать его «папой». Когда мы приехали, у меня было очень плохое, рыхлое горло. Он посмотрел меня и сказал:

— Вы чем-то очень расстроены, да? Чем? Неприятности с мужем?

Я подтвердила его догадку и рассказала о своих горестях. Он вдохнул в меня бодрость и придал сил, сказав:

— Если он вам нужен, он вернется. Дайте ему только время. Побольше времени. А когда вернется, не упрекайте.