Отразись в моих глазах

Ощущение свободы слегка кружило ей голову. Здесь, вдали от Лондона со всей его кипучей ночной жизнью, вряд ли нашелся бы человек, который узнал бы в ней театрального режиссера Мэриенн Уайлдер. Один лишь этот факт приводил Энни в восторг, и в мыслях она поминутно благодарила Пэм за идею отдыха в подобной глухомани.

Оставив автомобиль на подходах к центральной - и наверное, единственной - деревенской площади, Энни отправилась дальше пешком.

Сейчас она жалела об этой прогулке, а тогда ей было очень интересно. Вокруг было множество дам в пышных сборчатых юбках, непривычного кроя платьях, а также в чепцах или кружевных вуальках. Мужчины были менее изобретательны, но многие тоже принарядились соответствующим образом.

Судя по большому скоплению народа, на площади находились не только местные жители, но наверняка и обитатели окрестных деревень. Все смеялись, шутили, некоторые танцевали под музыку, другие развлекались иначе, но всем было весело.

Вскоре Энни поняла, что в деревне происходит состязание кузнецов. В разных концах площади стояли наковальни, на которых местные умельцы что-то усердно ковали. Зрители переходили от одного такого участка к другому, по пути останавливаясь у выставленных напоказ кованых изделий. Позже все подтянулись к той части площади, где заседало за длинным столом жюри.

Энни двинулась туда же.

Там объявили имена тех, кто вышел в финал, а также назвали предварительного победителя, некоего Макса Ричардса или Ричардсона, что-то вроде того.

С точки зрения Энни - всегда и всюду остававшейся тем, кем она являлась на самом деле, то есть театральным режиссером, - этот Макс был фигурой колоритной. В холщовых брюках, длинном кожаном фартуке и в таком же жилете на голое тело. Прямо хоть на сцену выпускай - готовый персонаж какой-нибудь пьесы, где есть сценки деревенской жизни.

Энни обратила на него внимание еще раньше, когда бродила от одного из соревнующихся кузнецов к другому. Таких мощных бицепсов, как у этого парня - вернее, молодого мужчины, так как на вид ему можно было дать примерно лет тридцать, - ей давно не приходилось видеть. К примеру, мышцы Джереми, хоть он и изматывал себя в тренажерных залах, даже отдаленно не напоминали великолепные бугры, вздувавшиеся на руках этого кузнеца, когда тот работал.

Удивительно ли, что Энни залюбовалась редкостной картиной?

Впрочем, поймав себя на этом, мрачно усмехнулась. Стоит ли такому сухому и бесчувственному существу, как она, заглядываться на мужчин?

Тогда Энни отогнала неприятную мысль, потому что не хотела, чтобы у нее испортилось настроение, однако позже, когда вместе с другими зрителями остановилась перед длинным столом жюри, она вновь всплыла в ее мозгу.

Трое вышедших в финал кузнецов готовились к заключительному соревнованию по армрестлингу, и Энни вновь засмотрелась на кузнеца в кожаном жилете. Возле него стояла какая-то молодая женщина, и они перебрасывались словами. А потом - Энни даже вздрогнула от неожиданности - кузнец посмотрел прямо на нее.

Плотно сжав губы, она постаралась придать лицу максимально безучастное выражение. Труда это для нее не составило, так как актерским мастерством она владела не хуже иного артиста. Гораздо сложнее было остаться безразличной внутренне.

Правда, когда в голове снова промелькнуло воспоминание о том, что сказал перед уходом Джереми, все быстро встало на свои места. Душа сразу будто наполнилась песком, мышцы лица отвердели.

Глупо, конечно, и даже непростительно было думать сейчас об этом. Не для того она свернула в эту деревню на праздник, чтобы предаваться горьким мыслям. С другой стороны, в ее планы не входило сводить знакомство с каким-нибудь мужчиной, увлекаться им и тому подобное.

Так что, может, и неплохо, что в нужный момент в мозгу Энни пронеслись подходящие мысли.

Хотя она ни одной женщине не желала услышать такое, что было сказано ей человеком, с которым она прожила под одной крышей около двух лет. И думала, что когда-нибудь они поженятся, у них родится малыш и наступит счастье.

Как выяснилось в один прекрасный день, Джереми смотрел на все иначе. В частности, на их отношения.

Даже сейчас его слова причиняли боль - пусть тупую, с которой можно существовать, - но тогда они, что называется, задели ее за живое.

Стоя перед дверью в прихожей с наспех собранной сумкой в руке, Джереми произнес таким кислым тоном, будто накануне сжевал лимон без сахара: