До и после конца света

– Я хочу услышать прямой, как мой вопрос, ответ.

– А я повторяю: чушь! – вскочил Герман, в сердцах кинув газеты. – Откуда ты взяла, что я у Олеси?

– Муха нашептала. В телефон. Мужским голосом.

– Если узнаю, кто эта «муха», раздавлю! – потряс он кулаком.

Все грозятся: и те, кого обидели, и те, кто обидел, а кого вывели на чистую воду – тем более. Когда уличают, все переполняются жаждой мщения, ведь никто не имеет права лезть в личную жизнь и ломать ее, а не догадываются, что буйная реакция как раз доказывает вину. Правда, некоторые (в частности, Герман) забывают, что и они не имеют права строить личную жизнь по своему усмотрению, если другая личная жизнь тесно переплелась с твоей, иначе это называется «игра в одни ворота», в свои. Так думала Ляля, а поскольку он не находил слов переубедить ее, она подсказала, что Герман должен делать хотя бы для приличия:

– Короче говоря, ты отрицаешь. Тебя оклеветали, да?

– Да! – гаркнул он, обрадовавшись подсказке жены и меряя шагами гостиную. – Вот сволочь! Ничего, я выясню, кто влил тебе в уши…

– Ну, выясняй, – поднялась Ляля, но не ушла без ультиматума. – Запомни, Гера, второй раз номерок с твоим возмущением не пройдет. Выслеживать тебя я не стану, но если услышу нечто подобное снова, сделаю для тебя благо, чтоб ты не завирался и не юлил, – покину этот дом. У меня двое маленьких детей, на мне кастрюли, плита, глажка, уборка, еще и переводы в свободное от домашней каторги время, так что я устаю не меньше твоего, поэтому…

– Кто тебя заставляет работать? – рассвирепел Герман, на минуточку поменявшись с ней ролями. – Отдыхай. Ходи в бассейн, в салоны, трепись с подружками и поменьше слушай лабуду.

– Хочешь поставить меня в абсолютную зависимость от себя, чтоб я пикнуть не смела? Не выйдет. Работа – это независимость, ее не бросают под ноги нынешним мужчинам. Я и раньше с трудом выносила твое барство, а теперь уволь, топтать себя не дам.

Вот теперь она решительно двинула к детской, а он, раздосадованный и сокрушенный доносом, крикнул:

– Да как ты могла поверить каким-то звонкам?! Я оскорблен…

Не оборачиваясь, на ходу она бросила:

– Просто так, Гера, мухи не зудят, они, как известно, летят все больше на дерьмо. Спать буду у детей, ты уж сам тут… справляйся, хозяин.

Он плюхнулся на диван, затем вскочил и ринулся к бару, выпив рюмку водки, зло процедил:

– Ну, народ… Ублюдки! Я узнаю… Узнаю!

Яна подала иск на установление отцовства, по дороге в суд Серафима инструктировала Никиту:

– Это первый этап, следующий иск с ее стороны будет на алименты.

– Да?!! – вытаращился он. – И что меня ждет?

– Двадцать пять процентов от фиксированного заработка. Плюс на содержание матери до трехлетнего возраста ребенка, но если ей это подскажет адвокат. Сумму на содержание матери установит суд фиксированную.

– Хе! – развеселился Никита. – Двадцать пять?!! На ребенка, которого я не делал?!! Не хило!

– Извини за нескромный вопрос, ты много зарабатываешь?

– Много, Сима, озвучивать суммы не хочется, но случается, мои доходы измеряются миллионами за раз, но с бонусами.

– Фью! – вырвалось у Серафимы. – Да ты у нас богач, а удивляешься, почему тебя выбрали в качестве мальчика для битья. Состоятельные люди всегда были и будут объектом наживы, правда, способ странный и неубедительный – ребенок.

– Неубедительный? – завелся Никита. – Ты мне не веришь?

– Судья не поверит, будь к этому готов. И главное – молчи.

– То есть как – молчать?

– Заклей рот пластырем. Отвечать будешь только на конкретные вопросы, и только по моей команде, в остальное время – пластырь на рот.

– А кто говорить будет?

– Я. И то, если в этом будет необходимость. Сегодня мы лишь послушаем, все карты открывать не станем, это же предварительная беседа, а готовиться будем к суду. Предупреждаю, факт отцовства судья признает, доказательств у нее куча.

– Зачем же мы тогда едем, если бесполезно?

– Шансы, Никита, всегда есть.

Серафима впервые увидела Яну, естественно, изучала ее во все глаза до того момента, как их пригласили в зал заседаний. Наверняка, подумалось Симе, девушки типа Яны притягивают глаз от юнцов до зрелых мужчин, которые принимают глуповатую простоту за целомудрие. Яна заявилась не одна, с адвокатом Паниной, которая стреляла в Серафиму и Никиту ненавистными, а то и победоносными взглядами народного освободителя от милитаристов. Ее гнев оправдан и благороден (как и в тех случаях, когда доверители Паниной представляют собой симбиоз отморозка с дебилом): негодяй, соблазнивший и бросивший девочку с младенцем, заслуживает самого страшного наказания, желательно смертной казни, но она отменена.