До и после конца света

– Теперь понял. Ничего себе!

– В общем, Яна должна была как-то добыть твою… твой семенной материал, как у донора.

Ну и деликатность! Конечно, от Никиты не ускользнуло: Серафима неохотно называла вещи своими именами, явно преодолевала неловкость, что противоестественно для ее профессии и для современных раскрепощенных вумен. Точно, его гормоны виноваты, которые бомбардировали девушку. А может, она тоже мысленно раздела его, поэтому чуть не теряет сознание от восторга?

– Думаешь, я не заметил бы, когда она делала у меня забор донорской… – и не стал окончательно смущать, – биоматериала?

– Но без этого нереально…

– Как, интересно мне знать?! – перебил Никита, усмехнувшись. – Нереально то, что у нее ребенок, которого признают моим.

– Не знаю, как. Надо подумать, перебрать варианты, построенные на основе того случая, о котором говорил доктор. Думай ты, тебе же лучше знать, как, где и с кем ты вступал в связь, кто находился недалеко. Бывает, страсть возникает внезапно, люди дуреют, становятся в этом плане неуправляемыми и умудряются вступить в интимные отношения чуть ли не на глазах у толпы.

– У тебя такой богатый опыт? – поддел он Симу.

– Достаточный, – осадила она Никиту, впервые рассердившись. – Все, думай. А теперь скажи, пожалуйста…

Снова замялась, потупившись! Она престранный коктейль из юриста, которому по статусу положено иметь цистерну цинизма в запасе, но Серафима успешно обходится без этого, и тургеневской барышни, воспитанной вдали от распутного мира по принципу: святость – залог здоровья.

– Сима, адвокату, как врачу: выкладывают все до нательного белья, да? – Никита догадался, что сморозил не то, ибо он как будто настаивал ее признаться в грехах, а должно быть наоборот. – Я хотел сказать, ты обязана, если есть вопросы ко мне, задавать их без стеснения. Не волнуйся, переживу. И клянусь быть откровенным, как у батюшки на исповеди.

– У тебя есть на теле… – начала она, – шрамы там… родинки… другие отметины?

– Есть. – Он снял галстук, расстегнул рубашку, Сима замерла. Никита обнажил левую сторону груди и указал на шрам ниже ключицы и ближе к подмышке. – От ожога. В двенадцатилетнем возрасте отдыхал в деревне, мужики варили смолу, они конопатили и смолили лодку. Я бежал и упал, по инерции перевернулся на спину, так как упал на край невысокого обрыва, а мужик как раз нес смолу в консервной банке, прикрепленной к шесту. Смола немного пролилась на кожу, я орал, будто меня всего окунули в кипящую смолу.

– А которые скрыты от глаз даже на пляже? – спросила Сима. – В интимных местах?

– Под плавками, что ли? – уточнил Никита скорее для нее, чем для себя, чтоб раскрепостить бедняжку. – Есть.

– Значит, нам повезло. Где?

– Зачем тебе? – игриво спросил он.

– Мне надо знать.

Серафима по-своему отреагировала на намек – свела брови, а не включилась в игру, значит, ее настрой ориентирован на работу.

– Так… – произнес Никита. – В детстве вырезали аппендицит, но шрам мало заметен. На этом месте… – ткнул он пальцем в ягодицу, – да, где-то здесь родимое пятно величиной с ноготь большого пальца, немного вытянутое.

– Очень хорошо. А какого цвета?

Никита озадачился: вдруг у Серафимы патологическая страсть к разного рода изъянам на теле, в частности – на мужском? А с виду приличная.

– Темно-коричневое, – ответил он.

– Отлично. Сфотографируй пятно, к суду у меня должна быть фотография. А еще есть приметы?

Внезапно ему захотелось подразнить ее:

– Есть. Родинка. На… мм… пенисе. И ее сфотографировать?

– Да, – выдавила Сима.

– А как – общим планом или только часть?

– Как хочешь. – И подхватилась: – Мне пора.

Вот бедняга. Но забавная. Так и не сказала, зачем устроила допрос, выясняя скрытые особенности на его теле. Что-то тут тщательно завуалировано, вероятно, Серафима подбирается к нему, впрочем, это не новость, Никиту очень многие женщины хотят, да не все получают.

Отчего-то в машине она вжалась в дверцу, словно старалась максимально отдалиться от него. Интересно, а как Сима ведет себя, когда ее целуют? Он когда-нибудь проверит это лично, из тривиального любопытства, а сейчас Никита хотел услышать ответ на не менее интересующий его вопрос:

– Сима, почему ты в адвокатуру пошла? И вообще в юристы?

– Хм. Я поздний ребенок, единственный, а это наказание с испытанием, без родительской опеки нельзя было шагу ступить, не говоря о том, что я должна была заниматься тем, что они считали для меня полезным. Мне с детства приходилось отстаивать свои права, иногда отвоевывать. Но я не капризами маму с папой брала, хотя прошла и этот этап. А когда поняла, что мои капризы вызывают у них умиление, со мной сюсюкали больше обычного, но толку никакого, стала находить аргументы, тогда они шли навстречу. И хвастали. Всем подряд. Какая, мол, у них умная дочь, рассуждает как взрослая. А моя взрослость была обусловлена их отношением ко мне как к чему-то забавному и очень дорогому. Они приобрели игрушку и играли в маму-папу, а я была одинока с ними. В общем, привыкла вступаться сначала за себя, потом за других, вот и все. А почему ты спросил?