Я буду рядом

А потом их губы встретились снова, второй раз за этот сказочный вечер. Дыхания смешались, и Констансу показалось, что от Гермии пахнет сладкими лесными ягодами. Руки переплелись, и была заново открыта радость прикосновений. И все было впервые — так, как будто раньше с ними ничего не происходило: и музыка ночного ветерка, и душная прелесть объятий, и тягучий вкус поцелуев, и отрывистый, страстный шепот деревьев. И ласковые имена… Наслаждение, нежность, почти первобытная гармония с природой — все это накрыло их волной, противостоять которой было невозможно. Гермия растворялась в Констансе, а Констанс — в Гермии. Они переливали друг в друга свои души, свое тепло с щедростью людей, которым до сих пор некому было делать подарки… И не было силы, которая могла бы заставить их остановиться. Потому что любая сила сгорела бы в огненной стене любви и желания, которая укрыла их от мира…

7

Оторвав голову от жесткого плеча Констанса, Гермия оторопело огляделась вокруг. Спокойно, спокойно… Только не начинай паниковать, подсказывал ей внутренний голос. Где же ты был вчера?! — возмущенно поинтересовалась у голоса Гермия. — Уж точно не со мной. Иначе я не натворила бы тех глупостей, о которых сейчас и вспоминать-то страшно… Вчера ты и не думала меня слушать, прошипел голос. Делала все, что взбредет в голову. Пила этот, как его, миринго. А миринго и я попросту несовместимы. Так что, дорогуша, вини во всем себя…

Глаза Констанса были плотно закрыты. Он все еще спал. Гермия с нежностью, которую тщетно пыталась подавить, смотрела на него, спящего. И все-таки он такой красивый… Конечно, не эталон красоты, но для нее… Для нее Конни — самый красивый мужчина на свете…

Что за дурацкие мысли, тотчас же шикнул внутренний голос. Вместо того чтобы встать и бежать прочь от этого места, ты любуешься человеком, с которым вчера изменила своему жениху. А Поит, между прочим, сейчас неизвестно где и с кем…

О-о! Только сейчас она поняла, как болит голова… Чудовищный напиток продолжал добивать ее. Слайды ее вчерашних «подвигов» крутились в голове, и Гермия очень жалела, что первые лучи солнца не стерли ее память. Она и Констанс. Констанс и она… В бешеном танце, в поцелуе «на брудершафт», в ядовитых каплях миринго, в траве, освещенной бледными лучами луны… Помнится, кто-то говорил ей о том, что человеческий организм с похмелья близок к смерти. Пожалуй, так оно и есть. О том, что она жива, ей напоминают лишь головная боль да измятые клочки воспоминаний…

Конни, Конни, ну как же ты мог допустить такое? Ты же знал, что я проснусь и сойду с ума от боли и угрызений совести… Гермия вспомнила огонь миринго в его бокале и рубиновый свет драконьих глаз в лесу. Значит, он тоже пил миринго… Что ж, тогда нечего удивляться тому, что они оба сошли с ума. Остается, правда, надежда, что Конни ничего не вспомнит о том, что случилось под пальмовым деревом. Но это такая тонкая и слабая ниточка…

Гермия выпросталась из объятий Констанса и принялась очищать тунику, усыпанную травинками и иголками неизвестного происхождения. Внутри пульсировал и извивался безотчетный страх. Страх, что ей не хватит сил признаться в содеянном Пойту — если, конечно, она его найдет. Страх первого взгляда Конни, первых слов, которые они должны будут сказать друг другу… И, самое важное, страх снова потерять его…

Занятая своими страхами и перепачканной туникой, она не заметила, как проснулся Конни. Следя за ее торопливыми, нервными движениями, он догадался: ее напугало то, что произошло между ними вчера. Ведь у нее есть жених, красивый, между прочим, жених, у нее есть жизнь, размеренная и спокойная. Точнее, была, пока она снова не встретила его… Получается, он кругом виноват. Получается, он коварный соблазнитель и источник всех бед… Наверное, так и есть. Только лучше услышать это от Гермии. Пусть будет еще больнее. Клин вышибают клином, а боль — еще большей болью…

— Ты меня ненавидишь, Герми? — пытаясь казаться спокойным, спросил он.

Она вздрогнула, как девочка, которую суровый отец застал врасплох за разглядыванием журнала сомнительного содержания, и медленно повернулась к Констансу. Все верно, с горечью отметил Конни, она боится. Боится меня и того, что произошло ночью. А от страха до ненависти всего лишь пара шагов…

— Ну что ты, Конни, — мягко возразила она, — конечно же, нет.

Ее голос, мягкий и чуть дрожащий, поверг его в изумление. Что все это значит? Тонкая ирония, чтобы ударить его побольнее, защитная реакция или настоящее понимание?