По эту сторону фронта

Когда был от него в нескольких шагах, то увидел, что недобиток, закусив губу, поднимает пистолет. Мой фонарь, болтавшийся на шнурке, ни хрена не освещал, зато оставшийся сзади Марат своим ручным прожектором давал очень хорошую подсветку. И в этом свете отверстие ствола, глянувшего мне в глаза, показалось катастрофически огромным. Тут уже стало не до живых языков – самого бы не ухлопали! Заработавший на полную катушку инстинкт самосохранения заставил нырнуть рыбкой и, одновременно вскинув автомат, доработать остатки рожка в бледное лицо немца. Куда метил, конечно, не попал, но из десятка выпущенных пуль несколько нашли свою цель, и все-таки успевший сделать выстрел немец плавно завалился на спину. Я же брякнулся на бетон, как лягушка, – ободрав себе руки, коленки, подбородок и отбив пузо. Сгруппироваться не успел, поэтому и шваркнулся так, что аж зубы клацнули. Но шипеть от боли и восстанавливать дыхание не было времени. Последние два фрица уже открывали дверь и через несколько секунд, захлопнув ее, оставят нас с носом.

Я только начал подниматься, как перепрыгнувший через меня Шарафутдинов, сделав еще пару гигантских скачков, успел упереться в закрывающиеся препятствие. Глядя, как он пыхтит, скользя сапогами по бетону, мне пришлось шевелиться активней и быстренько присоединяться к нему. Против сдвоенного советского напора тевтонская немочь не протянула даже нескольких секунд, и дверь распахнулась. Я, еще не отошедший от предыдущего падения, просто выпал в открывшийся проем, а Марат, ловко кувыркнувшись внутрь, дал очередь вверх и завопил:

– Хенде хох, хенде хох, аршлох!

Еще не поднявшись с пола, я поймал свой фонарик и осветил двух немцев, стоящих возле входа. То есть один – здоровый белесый детина, тяжело пыхтя, стоял задрав руки в гору, а второй, оказавшийся худощавым мужиком лет сорока– сорока пяти, сидел на одном из ящиков, которыми было в изобилии заставлено помещение. Ну, теперь можно выдохнуть, теперь они наши…

Покряхтывая, поднялся на ноги и, подойдя к молодому, поставил того в четвертую позицию. Ну, ее все знают – ноги пошире и подальше от стены, а руками упор на эту самую стену. Вообще, после подобной установки обыскиваемому полагается расслабляющий удар по почкам или между ног, чтобы не дергался, но я решил этим пренебречь. Просто у самого все тело после плюха на бетонный пол болело так, что совершать резкие движения лишний раз не хотелось. Поэтому ограничился легким пинком по косточке на ступне, раздвигая ноги «языка» пошире, и принялся охлопывать свежепойманную тушу со всех сторон.

Найдя, бросил на пол полную обойму для пистолета, только самого пистолета так и не нащупал. Зато снял с пленного холодное оружие, явно указывающее на его корпоративную принадлежность.

Нет, никакой «школой старой Магды» здесь и не пахло, все было гораздо проще. Этот ножичек имел на лезвии многозначительную надпись: «Моя честь зовется верность» и был обыкновенным эсэсовским кинжалом. Правда, судя по цепочке и ножнам, не совсем обыкновенным. Такие вещи давались только «старой гвардии», тем, кто вступил в СС до 1933 года. Так что «язык» попался заслуженный. А исходя из этого, для дальнейшего обыска удар по его почкам просто необходим – такие зубры легко не сдаются. Это вначале от усталости и неожиданности он лапки поднял и стоял тихим козликом. Зато теперь отдышался и все осознал, значит, вполне может выкинуть какую-нибудь пакость.

Бросив кинжал в сторону, я приготовился выполнить задуманное, но опоздал на какое-то мгновение. Блин, ведь знал же, что пренебрежение правилами всегда выходит боком, только не рассчитывал, что этот «бок» проявится настолько быстро. И главное, насколько точно был выбран момент атаки…

Эсэсовский нож только брякнул по полу, как вдруг у меня отцепился от крепления фонарь и, резанув лучом по глазам, упал под ноги. И тут же фриц из крайне неудобного положения нанес удар ногой, развернувший меня так, что сектор обстрела Марату я перекрыл напрочь. Как это у него вышло, ума не приложу, но тот удар получился на славу! Такое впечатление – как будто лошадь лягнула! Причем в самое уязвимое место. Больно было настолько, что ни вздохнуть ни выдохнуть. Даже крикнуть не получилось – смог лишь, выпучив глаза, схватиться за поврежденное хозяйство. А фриц, сорвавший с шеи согнувшегося лопуха-Лисова автомат, упал на задницу и, еще одним ударом ноги отправив меня в сторону напарника, яростно оскалившись, нажал на курок.