Крушение столпов

12

Госпожа де Бондюмон провела тихий приятный день возле камина с грифонами, обмениваясь воспоминаниями и сожалениями о несбывшемся со своим старым любовником, а потом наблюдая, как он погружается в дрему. Дважды она подходила к его креслу с высокой спинкой, гладила руку с сердоликовой печаткой, подносила ее даже к губам, затем торопливо, покачиваясь на нетвердых ногах, садилась на место, боясь, как бы в это время не вошел кто-то из слуг.

Они любили друг друга тридцать лет, вернее, они полюбили друг друга тридцать лет назад и привязались один к другому тем нежным чувством, какое поддерживает иллюзию любви у тех, кто перешел грань возраста, когда еще бывают перемены.

Вдовство Урбена де Ла Моннери восходило к 1875 году. Его молодая жена умерла в родах, так же как и младенец.

– О нет! Я пережил слишком большое горе и никогда уже не женюсь, – сказал тогда Урбен.

В начале их связи Одиль де Бондюмон была еще замужем. Однако даже после смерти господина де Бондюмона они с Урбеном продолжали соблюдать в глазах света все ту же осторожность, все ту же безупречную сдержанность – таким образом, за тридцать лет они провели наедине столько же времени, сколько требуется обычным любовникам, чтобы возненавидеть друг друга через тридцать месяцев.

Подкрадывалась импотенция, потом начались недуги. Теперь они подошли к порогу смерти. И когда госпожа де Бондюмон тихонько подносила к своим сморщенным губам высохшую руку слепца, а он делал вид, будто не замечает этого, они испытывали то же неистовое волнение, какое вспыхивает в порыве самой пылкой страсти, потому что в них не переставая билась мысль: «Насладимся же этим: это все, что нам осталось, и, быть может, в последний раз».

Внезапно маркиз очнулся от дремы.

– Одиль, Одиль! – воскликнул он. – В парке трубят «улюлю». Я не ошибаюсь?.. Идемте, идемте, отведите меня.

– Да что вы, Урбен, не пойдете же вы без пальто!

Он затряс бронзовым колокольчиком.

– Флоран! Треуголку, трость и пальто!

Через две минуты он уже торопливо шагал по парку, опираясь на руку своей старинной подруги.

– Да не идите так быстро, – сказала она, – вы устанете.

Жаклин и ее товарищи, выехав уже на дорогу, ведущую к пруду, не переставая трубили в рог. Голова оленя виднелась посередине пруда, а собаки плавали вокруг. Сбежались все лесничие и слуги из замка.

– Ну что, ты видишь, папочка! – кричала Леонтина Лавердюр. – Взят он, твой двухтысячный. И нечего было так переживать.

– Карл Великий, отвязывай лодку, – скомандовал Лавердюр и, заметив маркиза, пошел ему навстречу. – Какой прекрасный конец охоты, господин маркиз, какой прекрасный конец, – сказал он. – Жалко, что господин маркиз не может этого видеть.

– Нет-нет, я вижу, Лавердюр. То есть я помню… как это бывало. «Улюлю» в Моглевском пруду – нет ничего прекраснее! Много лет уже такого не случалось.

– А уж охота-то была, господин маркиз, и мечтать не надо. Я доложу нынче вечером господину маркизу, покажу на макете. И госпожа графиня, как всегда, прискакала первой, вместе с собаками. А господин граф, к примеру, так хорошо вел всю охоту вначале… Правда, видно было, как он всей душой старается заменить господина… неизвестно, куда он делся.

Лавердюр снова надел челюсть и будто помолодел.

Подъехало несколько машин и экипажей. Из них вышло значительное число всадников, давно уже спешившихся.

Маркиза окружили и поздравляли, словно по случаю крупной победы или большого семейного праздника.

– Ах! Дорогой Урбен, какой великолепный получился у тебя день ангела: ты можешь радоваться, – говорил тучный Мелькиор де Дуэ-Души.

Каждый был доволен собой и другими, каждому хотелось проявить дружеское расположение, говорить приятные вещи.

– Лавердюр, – воскликнул маркиз, – принимайте оленя. Я не люблю, когда животные страдают.

Лавердюр сел в лодку, которую Карл Великий погнал по пруду с помощью шеста.

«О Господи! Сделай так, чтобы ничего не случилось!» – молилась Леонтина Лавердюр. Она видела, как олени в агонии переворачивают лодки. Но тогда Лавердюр был молод.

Вся дорога к пруду была забита зрителями. Длинноносые мелкопоместные дворяне, спешившись, распрягли лошадей и принялись растирать себе ноги и поясницу. Наступила глубокая настороженная тишина, в которой слышалось скольжение лодки по воде.

Лодка и олень несколько мгновений плыли бок о бок, точно два сооружения, готовых сомкнуться. Затем Лавердюр левой рукой схватил оленя за хвост и дважды вонзил нож ему в бок. Животное на полкорпуса выскочило из воды и тут же рухнуло обратно: рога завалились, подобно сломанной мачте, и поверхность пруда вокруг них ярко окрасилась кровью.