Крушение столпов

Для Руссо тоже время было упущено. Дело о сообществах потерпевших было предано огласке, и требование о парламентском запросе лежало уже на столе в палате представителей.

13

– Да, мадам, нынче ночью будет потеха, – позволил себе заметить служащий, предупредительно распахнув перед Мартой Бонфуа дверь, ведущую на балкон.

– Возможно, – отозвалась Марта со своей лучезарной улыбкой. – И вам из-за этого придется задержаться.

– Что вы! Для того мы тут и состоим. И к тому же нам за это платят, правда?

Весь персонал палаты представителей очень любил Марту, соединявшую царственную красоту с бесконечно изящным, простым и милым обхождением. Она устроилась в первом ряду на узкой полупустой скамейке.

На балконе уже разместилось некоторое число женщин: старух, переступивших возраст иных ночных развлечений, похожих на полусонных сов и приходивших сюда потешить остатки еще дремавших в них страстей, и несколько дам, юных и элегантных, делавших первые шаги в обществе и получивших пригласительные билеты от депутатов, которые желали тем самым польстить им и поощрить за прелестную внешность, – так Вильнер посылал им контрамарки в свой театр.

Им обещали, что они увидят сегодня на арене миленького семидесятилетнего старичка гладиатора, с густыми седыми волосами, на высоченных каблуках, который будет брошен на растерзание людям.

Пока же они могли наблюдать лишь клерков, собиравших ящики после голосования по вопросу о квартирной плате, голосования, не интересовавшего никого, кроме восьми миллионов квартиросъемщиков Франции.

Резкий и в то же время тусклый свет увеличивал размеры просторного зала.

На заседании присутствовало не более шестидесяти депутатов, рассеянных по пурпурным скамьям и полумертвых от скуки. Они напоминали последних сенаторов античного города, разрушенного полчищами врагов или опустошенного страшной эпидемией.

Прелестные молодые дамы с балкона глядели удивленными, умными и разочарованными глазами на впечатляющий своей тоскливой атмосферой большой амфитеатр, на высокие мраморные колонны, поддерживающие и разделяющие все пространство зала, на ложи для публики, на стеклянный потолок, на настенные часы, на шпалеру с аллегорическим сюжетом, висящую посередине стены за председательским местом, между двумя белыми статуями, утопленными в нишах, и на зеленые с золотым орнаментом стены.

На балконе было тесно: с каждой минутой прибывали люди, и молодые дамы начали задыхаться.

Однако к двум часам ночи атмосфера оживилась. Депутаты через боковые двери возвращались в зал и занимали свои места. Одни шли неспешно, группами, другие влетали кучками, словно заброшенные сюда пинком невидимого великана…

Некоторые – но очень немногие – ездили домой принять ванну; иные – с правых и центральных скамей – приехали с приема или затянувшегося ужина и оставались в смокингах. Но большинство не меняли рубашек со вчерашнего утра, воротнички у них засалились, и руки тоже казались немытыми. Недавнюю зловещую тишину сменил беспорядочный гул, когда партии уточняли свои последние планы нападения или защиты.

На несколько минут заседание прервали. Заместитель председателя, проводивший обсуждение закона о квартирной плате, вышел из зала. К этому времени палата заседала уже почти шестнадцать часов.

Марта Бонфуа увидела, как Робер Стен с Симоном вместе появились в амфитеатре, и сердце у нее забилось сильнее. Мужчины подняли глаза, заметили Марту там, где они и ожидали ее найти, такую красивую в обрамлении своих серебряных волос, как раз по центру колоннады, в первом ряду председательских мест, будто на переднем сиденье императорской ложи. Они незаметно обменялись с ней долгим взглядом, чтобы подтвердить, что выходят на бой в ее цветах. Затем они сели рядом, ощущая собственную значимость.

«Жаль, что у Робера сегодня усталый вид, как бы мне хотелось, чтобы он был во всеоружии, чтобы поддержать Симона, – по-матерински участливо подумала Марта. – А Руссо, наоборот, кажется, в полной форме».

И действительно, маленький гладиатор только что вошел в зал уверенной походкой, вздернув подбородок и гордо откинув со лба седую прядь. Он сел на скамью правительства, среди своих министров, на место, которого он так долго добивался и уже успел скомпрометировать. Когда минули первые мгновения паники, охватившей Анатоля Руссо после самоубийства Стринберга и банкротства Шудлера, к нему вернулась уверенность. Прежде всего, курс акций стабилизировался, и это уже хороший признак. Затем, пристально изучив собственное положение, он понял, что ему нельзя предъявить никаких серьезных обвинений, его невозможно особенно скомпрометировать или обвинить в нарушении каких-либо норм. Ответы на вопросы о сообществах потерпевших у него были готовы, и он надеялся без труда заставить замолчать своих противников.