Любовь дикая и прекрасная

— Я отправлюсь в Стамбул при первой же возможности, синьор Кира.

— Конечно, милорд, но вам не следует этого делать.

По крайней мере пока. Надо удостовериться, что графиня туда прибыла, что с ней все благополучно, что наши люди ее нашли. А если вы сейчас появитесь в султанской столице и станете требовать назад свою жену, то дело может кончиться роковым образом для вас и, возможно, для нее. Султан Мохаммед — странный человек, подверженный колебаниям настроения от великой доброты до невероятной жестокости. Он очень любит своего визиря. И если Чикалазаде-паше пришлась по нраву ваша прелестная супруга… Давайте действовать неспешно и наверняка. Пока миледи в безопасности. Причинять ей вред не входит в замыслы великого визиря.

— Но как я получу ее назад, Пьетро Кира? Как?

— Когда мы узнаем все, что требуется, насчет ее положения, тогда и станем предполагать, милорд. Возможно, удастся выкупить вашу жену. Однако скорее всего придется ее похищать. А пока, прошу вас, вернитесь домой и ожидайте от меня известий. И еще, милорд. Думаю, вы знаете, что деньги вашей супруги находятся в полном вашем распоряжении. Перед приездом в Неаполь она распорядилась, что, если с ней что-либо случится, вы и ваши дети унаследуете ее состояние.

Тут Ботвелл явно огорчился:

— Я не могу и пенни тронуть из ее денег.

Однако капитан заметил:

— Чтобы содержать виллу, нужны средства, милорд.

Почему бы вам просто не отсылать все счета к синьору Кира? Он скрупулезно поведет всю бухгалтерию. Знаю, вы никогда не возьмете ее деньги для себя. Но, Боже мой, дружище, вы же ее муж, и миледи не поблагодарит меня, если я позволю вам умереть с голоду прежде, чем она вернется.

Ботвелл печально кивнул:

— Что считаешь правильным, Конолл, то и делай.

Тот снова повернулся к банкиру.

— Ваши курьеры быстрее наших, сэр. Не соблаговолите ли вы известить молодого графа Гленкерка, что дети миледи останутся пока у него до особого распоряжения?

Она послала письмо, чтобы их отправили сюда, но теперь, конечно, это невозможно.

— Будьте уверены, капитан, — отвечал Пьетро Кира, который уже продумывал, какую депешу отправит он своему дядюшке в османскую столицу.

В Стамбуле было родовое гнездо семейства Кира.

Скромные когда-то еврейские торговцы, они возвысились и представляли теперь один из самых могущественных банковских домов во всей Европе и Азии. Это произошло благодаря Эстер Кира.

Матрона родилась давно — еще в 1490 году. В шесть лет она осталась сиротой и вместе с младшим братом Иосифом была взята на воспитание в дом дяди. В двенадцать лет девочка уже торговала вразнос, поставляя редкие товары в гаремы богачей. В шестнадцать ей дозволили войти к султанским наложницам, а в двадцать наконец-то улыбнулось счастье: она познакомилась с Чирой Хафиз, матерью Сулеймана Великолепного. И когда в 1520 году султан Сулейман взошел на престол, Эстер и ее родственники были навечно освобождены от налогов за услуги, оказанные престолу.

Никто, даже в семье, так и не узнал, какие подразумевались услуги, но высочайший указ не подлежал обсуждению.

Теперь уже дядюшка не захотел выпускать из рук столь ценную племянницу и выдал ее замуж за своего младшего сына. А когда старший умер, не оставив детей, то огромное банковское дело унаследовали сыновья Эстер. И это было справедливо, потому что расцвет семейства случился именно благодаря ее усилиям.

И, подобно тому, как эта женщина была фавориткой у матери Сулеймана, она перебывала затем в подругах у его любимой жены Хуррем Кадим, у ненаглядной Селима II Нур-у-Бану и, наконец, у Сафийе — свете очей Мурада III и матери нынешнего правителя. Теперь Эстер Кира шел сто восьмой год, но она не потеряла живости и более всего на свете обожала славную интригу.

А главой семейства был сейчас пятидесятитрехлетний внук Эстер по имени Эли, старший сын ее старшего сына, Соломона, который скончался недавно на девятом десятке. И сегодня Эли оказался в немалой растерянности, потому что получил письмо из Неаполя от кузена Пьетро. Он никогда не пытался обходить закон, а тут ему предлагали совершить преступление, выкрасть женщину из чужого гарема. Приученный, однако, к правилу, вбитому в него с детства, он немедленно пошел советоваться с бабкой.

Когда-то черные как смоль, ее волосы давно уже стали белоснежными, но темные глазки что две смородины не потеряли ни капельки остроты. Если бы Чира Хафиз была еще жива, то легко узнала бы старую подругу.