Ангелика

— Этот человек, Гас, это мистер Бартон, о коем я тебе рассказывал. Он не доктор, однако он учился накладывать швы на наших раненых в Африке. И вот однажды, когда завывающие чернокожие прорываются сквозь кордон и направляются к госпитальной палатке, наш мистер Бартон эвакуирует раненых в другое место, организуя притом ответный огонь, и даже ведет горстку солдат в бой. Представь себе, Гас, он разместил вооруженных людей так, чтобы прикрыть эвакуацию и заставить негров поверить, будто с тыла к нашим подошли свежие силы. Негры подумали, что вот-вот попадут в окружение, ну и дали стрекача. Разумеется, никакого подкрепления не было. Так мистер Бартон спас положение. Об этом писали все газеты.

— Сэр, это правда?

— В основных чертах, я полагаю, да. Другое дело, что о таком редко вспоминаешь.

— Редко вспоминаешь? Его утыкали наградами с ног до головы. Все то прекрасное, что есть в англичанах, Гас, заключено в этом человеке. Ты должен гордиться тем, что пожал ему руку.

Пока Гарри нежился на ковре, мальчик почтительно встал и с великой серьезностью подал Джозефу маленькую руку.

— Огастес, ты пойдешь по стопам отца и станешь медиком?

— Нет, сэр, военным. Как вы, сэр.

Дитя желало быть похожим на него! Намерение было столь примечательно, что Джозеф, устало волоча ноги домой, еле сдерживал смех. У него самого никогда не будет такого ребенка — но если бы только Ангелика получила завершенность! Он хотел от нее именно этого: чтобы она, с каждым днем все более походившая на продавщицу канцелярских товаров, в кою влюбился ее отец, выбралась из детства и стала чем-то иным. Он страстно желал узреть ее очищенной и устоявшейся, без приступов гнева, ночных страхов либо вездесущей куклы, без противоречий, нетвердого постижения истины, переменчивого нрава. Он различал, как сквозь окалину детства брезжит высокопробная сущность. То был вопрос терпеливого экстрагирования. Сейчас она ревет без повода, но, обретя завершенность, станет уравновешенной. Однажды она явит миловидность, красоту чаровницы, кою Джозеф впервые увидел в окне канцелярской лавки. Сейчас ее ответы попеременно занятны и незрелы; обретя же завершенность, Ангелика станет образованной, учтивой в словах, благоприличной женой, либо соратницей отцу, не исключено, что и ученым; по меньшей мере проявит научный склад ума. За едой они сядут друг против друга, и она опишет открытие в области, коя плохо ему знакома, в химии или физике. В свой черед она поинтересуется его работой и не станет оплакивать бессловесных тварей; напротив, она порадуется за людей, в особенности детей, чьи страдания будут облегчены. После пудинга она поднесет ему табак и, если глаза его начнут отказывать, станет читать ему у камина. Она обопрется о подлокотник кушетки, и кайма рукава вдавится в нежную белую плоть ее предплечья.

Почти немедленно видение овеществилось: он пришел домой и был встречен не Констанс, но Ангеликой, коя была необычайно рада его приветствовать. Она сейчас же упросила его присесть, дабы сыграть для него на фортепьяно. Пока она, спотыкаясь, наигрывала пьеску за пьеской, Джозеф вспоминал, как этих же клавиш касались пальцы Констанс. В прошлом, когда та вставала, он неизменно заключал ее в объятия, ибо не мог противиться сей картине — Констанс, источающая музыку.

Констанс пока что не возвращалась, а дочь не выказывала симптомов припадка и равно не желала переходить в ведение Норы. Джозеф, таким образом, решил оказать Констанс помощь, ибо ее сегодняшний визит в Лабиринт доказал лишь, что она сокрушена своими обязанностями. И если Ангелика действительно противится новой спальне, Джозеф научит ее вести себя сообразно, оказав услугу равно ребенку и жене. Оставив Нору в кухне, он повел Ангелику сквозь ее ежевечернюю рутину. Девочка, взбудоражившись такой переменой, отнюдь не жаловалась, но почти зримо росла ему навстречу. Она восторгалась тем, что папочка о ней заботится.

Он снял пиджак и воротничок, закатал рукава и, полагая, что выглядит более чем забавно, преклонил колени у бадьи. Он помог Ангелике раздеться. Он вместе с ней помыл руки. Она намылилась и цветочно благоухала.

Его лучшие побуждения, однако, почти сразу натолкнулись на подозрение и противление, когда Констанс наконец возвратилась из загадочного вечернего путешествия, длительного прогула, предпринятого, когда ею намечалось отсутствие мужа.

— Я желал показать Ангелике, что нововведения касаются и ее тоже, — пояснил он, на что Констанс с натянутым добродушием предложила вновь принять бразды детского туалета. — Я равно желал подарить тебя необходимой передышкой, — сказал он примирительно, но Констанс не отступилась, не извинилась за свое дневное поведение, ни удостоила их приятственной беседой.