Ангелика

Либо они бесцельно шифровались, роняя один и тот же подсвечник каждые восемь минут ровно восемьдесят восемь минут кряду восьмого августа, начиная с восьми часов, на восьмую годовщину… чего именно — никто не мог припомнить: ни смерти, ни столкновения экипажей, ни гибельного пожара. Время от времени послания духов воспринимались как неосмысленные даже ближайшими родственниками, кои не могли раскодировать полные невнятицы срочные депеши, ибо мертвец снова и снова писал невидимым пальцем по серебряной пыли зеркального стекла: «Не забудь воссиять!» — и семья была бы рада последовать совету, если б только знала как.

Однако — да, изредка ушедшие сверкали злобой. Смерть не выпарила из иных покойников ни гнева, ни ярости, напротив, они сгустились в сироп, что тек ныне в полупрозрачных венах, просачиваясь в подушки и пишу живых. Эти духи приближались к живому, глядя на него в бешенстве, пока тот не падал спиной вперед с лестницы.

Они указывали на нож, пока живой не перерезал по их велению собственную глотку. Они запугивали бедняг до смерти — со зла или расплачиваясь по долгам из жизни, что не переставала в них гноиться. Но никогда, никогда они не касались живого человека. Им под силу было поднимать вещи и швыряться ими в живых — Энн видела тела, коим не находилось других объяснений, — однако дотронуться до живого, как, по вере Констанс, дух ныне трогал ребенка? Подобного не случалось.

Энн сидела на скамье, на фут-другой укрывшись в тени, и припоминала первый встревоживший ее подругу момент, что чуть не вписывался в последовательность вторжения: знакомый, но неопознаваемый запах, внезапно, вне связи с чем-либо напоивший дом, вонь, что опаляла глаза и самым непотребным образом окутывала кровать ребенка. Сама детская сопротивлялась, не желая впустить мать в себя, дверь заклинило, словно ее держали с темной стороны, ручка была холодна на ощупь. Все это классически сочеталось с призраками и манифестациями. Любому здравомыслящему человеку придраться тут не к чему. Среди других ранних признаков: женщина начала просыпаться еженощно в один и тот же час. Многие годы служивший обставленным по ее прихоти дворцом, дом внезапно принялся буйствовать и будоражить ее, круглые сутки внушая беспокойство. По ту пору, однако, никто не ощутил ни прикосновения. Перейти эту границу было немыслимо, и оттого, сложив все впечатления от Констанс, Энн не разуверилась в диагнозе, поставленном днем ранее: самосохранение под маской призрака.

Многообразие симптомов тем не менее позволяло снабдить прелестную клиентку обширным прейскурантом помощи. Неизменно пополняемое довольствие дамы покроет траты на обряды выселения и разнообразные действия, призванные унять нервы и породить приятную иллюзию перемен к лучшему, без коей домашнее просвещение было бы неполно. Порошки и рецепты, отношение к властителю и хозяину — все эти сильнодействующие средства тщетны, если их не подкрепляет научный спиритизм. Между тем Энн и Констанс проведут многие часы за разговорами и трудами, оценивая Норину готовку и супружеский погреб; долгие дни в огромной, теплой гостиной, рука об руку; Энн станет развлекать даму, пока та не ответит смехом, и Констанс досконально овладеет наукой успокоения своего итальянского мучителя. (Он будет желать ее по-прежнему, невзирая на соли и алкоголь в крови. Перенаправить всю его жажду невозможно. Супруге следует обучиться насыщать его меньшим, нежели то, чего он алчет. Энн станет проводником Констанс и в этом вопросе, пусть при мысли о его косматых лапах на ее гладкости наставница поджимала искривлявшуюся в отвращении губу.)

— Дражайшая моя Констанс, — сказала Энн, поднимаясь, дабы поприветствовать подругу и положительно прелестную крохотную испанскую инфанту. — Ненаглядная Ангелика, конечно же. — Энн приняла исполненный грации книксен и поглядела вослед девочке, что унеслась на зеленую площадку перед скамейкой, охваченной полукольцом дубов, — Она верна своему имени. — Она повернулась к клиентке, взяла ее за руку. — Посидите со мной, ибо я почти всю ночь провела без сна, ломая голову над тем, как справиться с вашими трудностями наилучшим образом.

Досадно было обнаружить, что Констанс подвержена непостоянству, совсем как скучная жена любого мелкого клерка: еще одна подруга на грозовой час! Будучи поглощена предисловием, она ерзала и бормотала, перестав быть той милочкой, коей Энн помогла достичь ясности днем ранее, и взамен изображала недостоверно светскую даму, что уже извещала прислужницу о предрешенной отставке; Энн не нужно было даже прислушиваться, столь типической была сия речь: миновавшая ночь принесла успех, но вместо того, чтобы узреть в нем доказательство силы наставницы, Констанс заключила — превратно, предсказуемо, — что не нуждалась в советах Энн изначально. Засим пришел черед лепета о расторжении уговора, снисходительных предложений выплатить Энн (предположительно неоправданный) гонорар, запинок и вялых извинений. Энн все это уже слышала и знала: просьба о большей помощи таилась под маской заявления о том, что помощи не требуется вообще никакой. Она привыкла отклонять переоценку второго дня и направлять внимание клиентки в иное русло, дабы та глубже прониклась собственным затруднением и значительностью Энн, но никогда еще вероотступничество не оборачивалось такой досадой.