Огненный омут

Но лес волшебно манил. Она видела, как серебрятся его курчавые верхушки под луной. Улавливала запахи сырой земли, молодой зелени, мяты, шиповника и мха. Голова была тяжелой, мысли путались. «Если я пройдусь под деревьями, это пройдет. Мне всегда становится лучше в лесу».

Она прикрыла глаза, запела:

• Средь лесов и среди вод
• Леса дух меня зовет:
• Ночью тихой, ночью лунной
• Выйти к эльфам в хоровод!..

Как хорошо! Она чуть улыбалась, прикрыв глаза.

– Эмма!

Какой резкий голос у Беренгара! Она поморщилась, огляделась. Они все ей виделись, как тени. И этот викинг с заплетенной в косицы бородой, и огромный Оттар, и темные силуэты вышедших из крипты монахов, и величественная фигура епископа.

– Почему ты не даешь мне сына, Франкон?

Он не отвечал. Она видела, как он осенил себя крестным знамением.

К ней подошел Беренгар.

– Иди отдыхать, Эмма. У тебя странный вид.

Она отошла. Думала о лесе, об эльфах, кружащихся в лунном свете на серебристых полянах, о темной прохладе под сенью листвы. Ей так хотелось туда. И это казалось странным. Хотя что в этом плохого? Ночь и роса Троицы имеют целебные свойства, уносят печаль, снимают сглаз… А Гийом… Опять какое-то смутное подозрение шевельнулось в груди. Что с ней?

Она лишь поглядела на Франкона. При свете луны его обычное лицо показалось ей на удивление взволнованным. Он стоял у разрушенного входа в крипту, неподвижный, решительный, всем своим видом дававший понять, что Эмму туда не пустит.

– Пусть Гийом спит. Ночь хороша – не спорю. Но мальчика я тебе не дам.

Эмма вдруг согласилась с ним. «Я просто прогуляюсь по лесу. В двух милях вверх по реке Риульф ловит раков. Вот он удивится, когда я приду». Забавная мысль. Она заулыбалась. Повернулась, пошла прочь к лесу.

Франкон лишь перевел дыхание. Глядел на ее удаляющуюся фигурку. Видел, как следом, словно сторожевой пес, двинулся Оттар. Что ж, это хорошо. Оттар – берсерк, и кто бы ни встретил Эмму в лесу, им еще придется потягаться с одним из лучших воинов Нормандии. Он увидел, что Беренгар тоже пошел следом. Потом вернулся. Ему еще надо было сменить часовых.

– Что с госпожой? Куда они? – спрашивали викинги.

– Так… – Беренгар сделал неопределенный жест рукой.

Его больше не спрашивали. Причуды рыжей Эммы уже никого не удивляли. Когда он окончил обход и сменил людей, ни Эммы, ни Оттара не было видно. Беренгар вошел под сень деревьев. Ему было не по себе. Суеверный, как все северяне, он верил, что в лунные ночи оживает Утгард – мир троллей, ведьм, прочей нечести. Конечно, он крещен, а христиане уверяют, что крест на его груди защищает от козней нелюдей.

Но разве не был он сам свидетелем, как нательным крестиком Снэфрид Лебяжьебелая чуть не извела Птичку? Да, он должен охранять Эмму, это его долг. Но разве ей угрожает опасность, когда рядом такой воин, как Оттар? Эта мысль успокоила викинга, но он все же негромко окликнул их. Чтобы не тревожить ночь.

Тихо. Лишь где-то вверху раздался звук, издаваемый летучими мышами. Постояв еще немного, Беренгар вернулся. У костра среди спящих тел почувствовал себя лучше. Сел, стал смотреть на огонь. Странные мысли лезли в голову. С чего бы это ей вдруг захотелось так идти в лес? Да еще с сыном. Куда она так рвалась? Может, на нее просто действует луна? Он поднял лицо к небу. Луна, огромная, белая, невозмутимая, уже склонилась к вершинам деревьев. Скоро начнет светать. Майские ночи коротки. А утром все станет на свои места.

– Пусть духи ночи не повредят ей, – прошептал он. – И пусть сойдет это наваждение.

Он так и не понял, почему произнес это слово – наваждение. Но именно о наваждении думал и Оттар, еле поспевая за идущей несколько впереди Эммой. Она шла быстро, ни разу не оглянулась, будто ее что-то влекло. Ни разу не замедлила шаг, не споткнулась в темноте – словно плыла. К своему удивлению, он еле поспевал за ней. Но не окликал. По природе своей молчаливый, больше полагавшийся на свою силу, чем на разум, он предпочел действовать, а не размышлять. Рукоять его Игль надежно грела ладонь, а значит, им нечего опасаться.

Порой где-то справа поблескивала река. Эмма ни разу не вышла к ней, словно стремилась укрыться в тени деревьев. Лес становился все гуще. Стрекотали сверчки. Серебрились в полумраке вековечные деревья, перевитые длинными порослями. Зеленоватый покров мха устилал сплетения корней, колыхались, достигавшие бедра листья папоротников.