183  

Как раз в западной части черты оседлости оставался сильным Бунд, и от Ленина узнаём в феврале 1915, что бундовцы «большей частью германофилы и рады поражению России» [1496]. Узнаём и: что во время войны автономистский еврейский «Форвертс» занимал ярко германофильскую позицию. В наши дни еврейский автор метко замечает о том времени: «Если вдуматься в формулу “За Бога, Царя и Отечество”… невозможно представить себе лояльного еврея, который примет для себя эту формулу всерьёз», в прямом смысле [1497].

Не то в столицах. Вопреки своему поведению в 1904-05, влиятельные столичные круги российского еврейства, да и русские либералы, в возникшем конфликте 1914 года предложили самодержавию свою поддержку, предложили – союз. «Патриотический подъём, охвативший Россию, не оставил в стороне и евреев» [1498]. «Это было то время, когда… Пуришкевич, видя русский патриотизм евреев, целовался с раввинами» [1499]. И в печати (не в «Новом времени», а в той самой либеральной, по Витте «полуеврейской», печати, выражающей и ведущей порывы общественности, буквально требовавшей в 1905 капитуляции всего строя) от первых дней войны вспыхнул вихрь патриотического энтузиазма. «Через голову маленькой Сербии меч поднят на великую Россию, защитницу неприкосновенного права миллионов на труд и на жизнь». На чрезвычайном однодневном заседании Государственной Думы, «представителей разных национальностей и партий в этот исторический день волновала одна мысль, одно великое чувство трепетно звучало во всех голосах… руки прочь от Святой Руси!.. Мы готовы на все жертвы для охранения чести и достоинства нераздельного государства Российского… “Бог, Царь и народ!” – и победа обеспечена… В защиту нашей родины мы, евреи, выступаем… по чувству глубокой привязанности».

Даже если тут проявлялся и обоснованный расчёт на ответный благодарный жест – получить равноправие хотя бы по окончании войны, – правительству, принимая неожиданный союз, надо же было решиться выполнить, или обещать выполнить, свою сторону обязательств.

И действительно, для прихода равноправия разве требовалась непременно революция? Да поражение революции Столыпиным «привело к ослаблению интереса к политике как в русской, так и в еврейской среде» [1500], – что по крайней мере значило отход от революции. Как выразился Шульгин: «Воевать одновременно с евреями и немцами русской власти было не под силу. С кем-то надо было заключить союз» [1501]. Теперь нововозникший союз с российским еврейством надо было тут же закрепить формально: издать хотя бы обещающий документ, как был издан для поляков. Но такое мог охватить и на такое решиться – только Столыпин. Без него же теперь – это не было осмыслено, не было сделано. (А с весны 1915 – упущено и гораздо хуже.)

Конечно, у либеральных кругов, включая верхи российского еврейства, тут было и добавочное уверенное соображение. Ещё в 1907 (опять же безо всякой настоятельной надобности) Николай II дал втянуть себя в военный союз с Англией (и тем стянул на своей шее петлю будущего русско-германского столкновения). И ныне соображение всей российской передовой общественности было: что союз с демократическими державами и совместная с ними победа сделают неизбежной для России к концу войны всеобщую демократизацию, а значит устойчивое еврейское равноправие. Был смысл российским евреям, и не только столичным, – стремиться в этой войне к победе России.

Но этот смысл был перевешен суматошным, безразборным и массовым выселением евреев из прифронтовой полосы, приказанным Ставкой при великом отступлении 1915. Что у Ставки вообще оказались на то полномочия – результат неуклюжих решений в начале войны. В горячечные дни июля 1914, мечась перед надвигающимся жребием войны, Государь между делом, как второстепенный документ, подписал Временное Положение о полевом управлении войск, по которому Ставке предоставлялись неограниченные права во всех прифронтовых областях, на большую глубину – и безо всякого согласования с Советом министров. Этот документ не казался в тот момент серьёзным, ибо всегда предполагалось, что Верховным будет сам Государь, и конфликтов с кабинетом министров возникнуть не может. Но и в те же июльские дни 1914 министры же и отговорили Государя принимать Верховное Главнокомандование. Государь проницательно предложил этот пост своему любимцу пустомеле Сухомлинову, военному министру. Сухомлинов, естественно, отпорхнул от такого почёта – и пост достался в. кн. Николаю Николаевичу, а тот не счёл возможным начинать с ломки уже назначенного штата и сменить начальника штаба Верховного, каким уже до него был назначен генерал Янушкевич. А Положение-то о полевом управлении – при этом не изменилось. И теперь всё кормило управления одной третью России досталось ничтожному, даже не военному, а административному генералу Янушкевичу.

  183  
Предыдущая страница Следующая страница
×
×