30  

Между тем внутренняя кагальная организация еврейского населения в России многими способами и усилиями сопротивлялась вторжению государственной власти и всяких внешних веяний. И – как на это взглянуть. С точки зрения ортодоксально-религиозной, как объясняют некоторые еврейские авторы: пребывание в рассеяньи есть историческое наказание Израиля за прошлые грехи. И надо пережить это рассеянье так, чтобы заслужить от Господа прощение и возврат в Палестину. А для этого – надо неукоснительно жить по Закону и никак не смешиваться с окружающими народами, в этом и испытание.

А для либерального еврейского историка начала XX века: «Господствовавший класс, не способный на созидательную работу, чуждый духу эпохи, направил свою энергию на то, чтобы оградить окаменелую религиозно-национальную жизнь от ударов времени – извне и извнутри». Кагал сурово подавлял даже самые слабые голоса протеста. «Культурно-просветительная реформа, намеченная Положением 1804 года, сводилась к тому, чтобы внешне несколько сгладить религиозно-национальную отчуждённость евреев, не прибегая к принуждению и даже “щадя самые предрассудки” их»; «эти постановления сильно встревожили кагал… в них гнездилась угроза для его господства над народом», а особенно чувствительным для кагала изо всех пунктов Положения было «запрещение предавать ослушников херему»; да строже того: «чтобы держать народ в рабском подчинении веками сложившемуся общественному укладу, нельзя было допустить даже перемены одежды» [244]. Но нельзя отрицать, что кагалы имели и разумные для еврейской жизни регулирующие права, как например правило казаки – дозволять или запрещать отдельным членам общины брать данную аренду, избирать данное занятие, чем пресекалась чрезмерная внутриеврейская конкуренция [245]. «Не нарушай межи ближнего твоего» (Втор. 19-14).

В 1808 неизвестный еврей анонимно (опасаясь расправы от кагала) передал министру внутренних дел записку «Некоторые замечания касательно благоустройства евреев». В ней он писал: «Многие не почитают священными бесчисленные обряды и правила… отвлекающие внимание от всего полезного, отдающие народ в рабство предрассудкам, отнимающие по своей многочисленности большую часть времени, лишающие евреев “удобности быть хорошими гражданами”». Он указывал, что «раввины, в своих интересах, опутали жизнь сетью постановлений», в их руках сосредоточились и духовная, и законодательная, и полицейская власти, и вот «именно изучение Талмуда и исполнение обрядов, как единственное средство отличиться и приобрести благосостояние, стали “главнейшей мечтою стремлений евреев”»; и хотя Положением «правительство и ограничило права раввинов и кагалов, но “дух в народе остался прежний”». Автор записки считал «раввинов и кагал виновниками народного невежества и нищеты» [246].

Другой еврейский общественный деятель, Гиллер Маркевич, выходец из Пруссии, писал, что члены виленского кагала при содействии местной администрации подвергали суровым преследованиям каждого, кто раскрывал их противозаконные действия; лишённые теперь права херема, они своих разоблачителей держали «“долгое время в тюрьме… Буде же кто… находил способ из тюрьмы… писать вышнему правительству, того уже посредством служителей отправляли без дальних околичностей на тот свет”; когда ж подобные преступления обнаруживались, члены кагала тратили крупные денежные суммы, чтобы затушить дело». И Ю.И. Гессен считает, что это сообщение «не голословное, справедливо в той или иной степени и по отношению к другим кагалам» [247]. Примеры прямых убийств по велению кагала мы находим и у других, еврейских историков.

А оттого что кагалы, в противостоянии мерам правительства, более всего опирались на религиозный смысл своих действий, «кагально-раввинский союз, стремясь удержать в своих руках власть над массой, заверял правительство… будто всякое деяние еврея подчинено тому или иному религиозному требованию; роль религии преувеличивалась», – от этого «в бюрократических кругах господствовал взгляд на евреев не как на членов различных социальных групп, а как на крепко спаянную… единицу», отчего и пороки и проступки отдельных евреев объяснялись не частными в каждом случае причинами, а «якобы противонравственною основою еврейского вероучения» [248].

«Кагально-раввинский союз не хотел ничего ни видеть, ни слышать. Тяжёлою завесою распростёр он над массою свою власть… Власть кагала расширилась, несмотря на то, что права кагальных старшин и раввинов были урезаны» Положением 1804. «Утрата была компенсирована тем, что кагал приобрёл, – правда, только в известной мере, – ту роль представительного учреждения, которою он пользовался в Польше. Усилением своего значения кагал был обязан институту депутатов». Такая депутация от еврейских общин западных губерний и для постоянного обсуждения с правительством вопросов еврейской жизни была избрана в 1807 и периодически действовала 18 лет. Депутаты прежде всего старались вернуть раввинам право херема; они «заявили, что лишение раввинов права карать ослушников противно тому “духовному уважению”, которое евреи “по закону обязаны иметь к раввинам”». Депутатам удалось внушить членам Комитета (сенатора Попова, 1809), что власть раввинов и есть опора российской правительственной власти. «Члены Комитета не устояли перед угрозой, что, выйдя из повиновения раввинам, евреи впадут в “разврат”», и Комитет «готов был сохранить в неприкосновенности весь этот архаический строй, лишь бы избегнуть ужасных последствий, о которых говорили депутаты… Комитет не уяснил себе, кого депутаты считали “преступниками духовного закона”; не подозревал, что таковыми являлись и те, кто стремился к образованию»; «депутаты направили усилия к тому, чтобы укрепить власть кагала, остановить в самом начале культурное движение» [249]. Добились депутаты и отмены введенных ранее ограничений и мер против традиционной еврейской средневековой одежды, так резко отграничивавшей евреев от всего окружающего мира. Даже и в Риге «закон о употреблении евреями немецкого платья нигде не исполня[л]ся», – и закон был отложен самим Государем – до будущего нового законодательства [250].

  30  
Предыдущая страница Следующая страница
×
×