Разум и чувства и гады морские

Еще несколько мгновений она не могла больше произнести ни слова, но когда горе немного отступило, добавила твердым голосом:

— Меня жестоко оскорбили, но это был не Уиллоби.

— Но, душенька, кто же еще? Кто мог сподвигнуть его на такое?

— Кто угодно! Я скорее поверю, что все, кого я знаю, сговорились уничтожить меня в его глазах, чем в то, что он способен на такую жестокость. Эта женщина, о которой он пишет — кто бы она ни была, — несомненно, околдовала его!

Они снова замолчали. Элинор ходила из угла в угол, от нечего делать наблюдая за треской, пожиравшей наросших на куполе моллюсков и в свою очередь угодившей в желудок проплывавшей мимо касатки. Рыба-меч все это время продолжала настойчиво стучать по стеклу. Сама не зная почему, Элинор, посмотрев на нее, сразу вспомнила взбунтовавшихся омаров… но не успела она как следует это обдумать, как Марианна схватила письмо Уиллоби и воскликнула:

— Я должна вернуться домой! Я должна утешить матушку. Не можем ли мы завтра же подняться к стыковочной площадке и нанять какую-нибудь субмарину или батискаф?

— Завтра?!

— Зачем мне здесь оставаться? Я приехала только ради Уиллоби, что мне теперь здесь делать? Кому я нужна?

— Покинуть Станцию завтра невозможно. Самая обыкновенная вежливость не позволяет уехать столь поспешно.

— Ну что ж, уедем через день или два, но долго я здесь не выдержу! Я не хочу терпеть расспросы и намеки! Мидлтоны, Палмеры — как я вынесу их жалость?

Элинор посоветовала Марианне прилечь, и та даже послушалась, но не смогла превозмочь беспокойство. Снедаемая телесной и душевной болью, в исступлении она металась по постели, и сестре было все сложнее ее удерживать. Ни одна из них не заметила маленькой трещинки в куполе — плода трудов рыбы-меча, с довольной ухмылкой (также оставшейся незамеченной) уплывшей прочь.

По возвращении миссис Дженнингс немедленно поднялась к ним в комнаты.

— Как поживаете, душенька? — спросила она Марианну, которая отвернулась, не удостоив ее ответом. — Сыпь? Зуд? Боли в суставах? — продолжала она, хотя прекрасно знала, что страдания Марианны происходили не от попадания воздушных пузырьков в кровь, а от разбитого сердца. — Бедняжка! Как плохо она выглядит! И неудивительно. Он скоро женится — каков негодяй! И знать о нем не хочу. Миссис Тейлор все рассказала мне час назад, а ей рассказала ближайшая подруга мисс Грей, иначе я ни за что бы не поверила! От всей души желаю, чтобы жена стала ему навроде солитера: пусть она поселится в самом чреве его жизни, пожирая всю радость и время от времени причиняя неожиданную мучительную боль, пока однажды не покинет его с экскрементами. Так я и буду повторять неустанно, вы уж будьте покойны, милочка; эта метафора мне нравится с того самого дня, как я ее придумала. Пусть вас утешит вот что, милая мисс Марианна: он не единственный молодой человек на свете, и с вашим прелестным личиком, крепкой спиной и выдающимся объемом легких у вас отбоя не будет от поклонников.

С этими словами она вышла из комнаты на цыпочках, будто полагая, что страдания ее юной гостьи можно приумножить шумом. Марианна, к изумлению сестры, решительно вознамерилась спуститься к ужину. Выглядела она ужасно, но все же заставила себя съесть несколько кубиков пастилы со вкусом каре ягненка и в целом держалась спокойнее, чем ожидала Элинор. Миссис Дженнингс, видевшая, как несчастна Марианна, решила сделать все, что было в ее силах, чтобы утешить бедняжку. Она обращалась с ней с безграничной нежностью, свойственной родителям, прощающимся с любимым чадом в последний день каникул. Марианну усадили на лучшее место, прямо перед стеклом купола, ей рассказывали одну новость за другой. Ей в красках поведали о чрезвычайно захватывающем кораблекрушении, которое потерпел полностью оснащенный французский фрегат в буре, разразившейся в кишащих акулами водах к востоку от берегов Тасмании. В своем пересказе миссис Дженнингс превзошла себя, изображая в лицах каждое «mon dieu!» и «aidez-moi!»^[2] перепуганных моряков, оказавшихся в окружении хордовых людоедов. Но долго Марианна не выдержала. Сделав сестре знак, чтобы та осталась, она встала и поспешила прочь из комнаты.

— Бедняжка! — воскликнула миссис Дженнингс, стоило ей уйти. — Я и не подозревала, что бывает такое дурное настроение, которое не поднимет рассказ о том, как акулы лопают французов! Ах, если бы я знала, что может ее утешить, немедленно бы за этим послала! А ведь на этой неделе в Аквамузее показывают новые экспонаты! Тюлени с бакенбардами! Рыбы-клоуны, танцующие тарантеллу! Но ее ничто не утешит! И как только мужчина смог учинить подлость такой красавице! Но когда у одной столько денег, а у другой почти ничего, тогда уж, прости господи! Большего и не надо!

---

2 Господи! (фр.), Помогите! (фр.)