Лавина (сборник)

Она привела меня в свою комнату: на двери висели ножи и сабли, должно быть, старуха их коллекционировала. В комнате были следы захламленности, небрежности и интеллекта: вдоль стен стояли стеллажи, сверху донизу заставленные книгами, возле стеллажей какие-то сундуки, крытые пыльными коврами, узлы, собранная раскладушка. Было впечатление, что Семенова собралась выехать на дачу, должен прийти грузовик. Но среди зимы никто на дачу не выезжает, просто Семенова привыкла жить так и не представляет, что можно жить по-другому.

Мне нравилось в этом теплом хламе гораздо больше, чем в своей проветренной квартире с блестящей полированной мебелью. Современные квартиры все примерно одинаковые, они не отражают человеческого присутствия и напоминают дорогие гостиничные номера.

— Хотите чаю? — спросила Семенова и, не дождавшись ответа, закричала: — Машенька, вы не могли бы организовать нам чай?

— Нет, — коротко ответила Машенька.

— Я не хочу, — отказалась я.

— Какой-то сумасшедший дом, — пожаловалась Семенова. — Работаю на них, как вол, и никакой благодарности. И что только с ними будет, когда я умру…

Из кухни появилась Маша — та, что открыла мне дверь. Она грохнула на стол поднос с дорогими печеньями, потом внесла кофе в красивых старинных чашечках.

— Спасибо, родная, — вкрадчиво поблагодарила Семенова.

— С утра до ночи едят, — упрекнула Маша и ушла.

Семенова подвинула мне чашку.

— Вы с кем живете? — спросила она с доброжелательным любопытством.

— Я? С мужем.

— Сколько же вам лет?

— Двадцать девять.

— Никогда бы не дала… У вас есть дети?

— Нет.

— Почему?

— Успею…

— Знаете, сколько лет было матери Татьяны Лариной?

— Нет, — удивилась я. — А сколько?

— Тридцать пять. У нее было две дочери-невесты. А сейчас в тридцать пять сами невесты.

Я промолчала. Пролетел тихий ангел.

— У меня в вашем возрасте было четверо детей, трое своих и один приемный. Я работала в КОМОНЕСе — Комитете по охране несовершеннолетних. Тогда была разруха, беспризорность. Одного мальчика я взяла себе.

— Сейчас сложно иметь много детей, — сказала я.

— Сейчас вообще установлено, что объем бедер у женщин стал на десять сантиметров уже, чем сто лет назад, а у мужчин на десять сантиметров шире. Мужчины стали как женщины, а женщины — как мужчины. Вас как зовут?

— Лена.

— А по отчеству?

— Елена Владимировна, — вспомнила я. Меня никто не звал по отчеству.

— Вы агитатор? — спросила Семенова.

Она разговаривала со мной и не знала — с кем имеет дело. Если бы в дом пришел человек, просто перепутавший квартиру, она тоже усадила бы его и напоила кофе. Семенову интересовало, кто к ней пришел, а не за чем пришел.

— Я с телевидения, — объяснила я. — От Карпухина…

— Вы что окончили? — спросила Семенова. Дела ее почему-то не интересовали.

— ВГИК, сценарный факультет.

— Вы сами пишете?

— Нет.

— Почему?

— Успею, — неопределенно сказала я.

— Когда же вы успеете? Вам почти тридцать лет. А Лермонтова в двадцать семь уже убили.

В восточной народной мудрости сказано: человек за свою жизнь должен сделать три дела — написать книгу о времени, в которое он жил, родить ребенка и посадить дерево. Я пока еще не создала ничего. Смысла в моем существовании не было совершенно.

— Феликс! — позвала Семенова. — Иди сюда!

— Ну что тебе? — недовольно отозвался Феликс.

— Иди, тебе говорят!

Феликс вошел в комнату.

— Посмотри на себя. Вот — ты. — Семенова указала на меня пальцем.

— Бабушка, — укоризненно проговорил Феликс, — я работаю, а ты мешаешь мне думать.

— Он думает! Они, видите ли, все думают, а как что-нибудь сделать — их нет! Тебе уже сорок лет!

— Сорок лет, по самым грубым подсчетам, мне будет в тысяча девятьсот восьмидесятом году.

— Не важно! — сказала Семенова. — Ты и в сорок, и в пятьдесят останешься таким же, как сейчас. Все вы до старости Зинка, Витька, Ленка. Старые мальчики и девочки.

— Какая Ленка? — не понял Феликс.

— Я, — сказала я.

Семенову позвали к телефону, а мы с Феликсом остались в комнате.

— Вы внук? — спросила я.

— Не родной. От приемного сына.

«От беспризорника», — догадалась я.

— А вы когда-нибудь с парашютом прыгали? — спросила я на всякий случай.