Красное колесо. Узел IV. Апрель Семнадцатого

Может быть и можно ещё дело спасти, если правильные меры найти и осуществлять. Догадался производить унтеров в подпрапорщики, по 20 на батальон, – они сразу подтянули порядок, не останавливаясь и по морде приложиться. Стал раздавать в госпиталях георгиевские кресты – инвалидам, отправляемым домой. Писарям Главного и Генерального штабов, всего их тысячи полторы, слишком закомитетились, не работают, – объявил: родина требует всех здоровых на фронт, буду заменять писарей женщинами! Присмирели. – В Совете придумали ещё такую отговорку: маршевые роты отправлять опасно не только из-за контрреволюции (уж всем видно, что её нет), но: тут, в Петрограде, возможен немецкий десант! Так пусть петроградский гарнизон останется тут до конца войны для защиты столицы. И эта шантрапа будет защищать?… Они брались решать стратегические вопросы за генералов, так и генералу подали мысль: а что если, правда, все эти гнилые запасные батальоны, которые всё равно пополнений не посылают, да переформировать в полки нормального состава, объявить им угрозу десанта – и гонять, учить к бою? – отдельный Приморский фронт, с Карельским перешейком и южным берегом Финского залива? Всё-таки же здесь с окрестностями – четверть миллиона запасных. И пулемётные полки. И бронеавтомобили. И половина главного военного снаряжения. Стал готовить такую меру.

А Гучков – запретил: могут быть политические осложнения.

А какие будут осложнения от отмены погонов у моряков – этого он не подумал. Как от пожара отгораживаясь, в тот же день вослед должен был Корнилов издать свой приказ (очень странный на вид): что об отмене погонов для сухопутных войск он не получал распоряжений (написать „сохраняются” – так не знаешь, может завтра отменят), и поэтому лица, позволяющие себе срывать или срезывать погоны, подлежат задержанию как провокаторы . (Этого слова Корнилов и не знал сроду, но сейчас все бранятся этим словом, как хуже изменника Родине.)

В минувшее воскресенье Корнилов встречал на Финляндском вокзале партию наших увечных, воротившихся из плена. Заливается кровью сердце – смотреть и слушать, что они перенесли. И – к чему эти все их страдания?… Или его собственная 48-я дивизия, окружённая и уничтоженная в макензеновском прорыве? – из этих наглых сегодняшних гарнизонных харь кто это помнит?

Ах, жалел он, что вызвали его от корпуса на этот треклятый Петроградский округ. (Уже раз – сорвался и просился у Гучкова: снять с Округа. Не пускает.)

Временное правительство – бабы, не способные ни на что. Измучивало Корнилова, что у министров – всё время какие-то сложные скрытые расчёты, нет простой прямоты – а без прямоты Корнилов не умел обращаться с людьми.

Спасение могло прийти только из глуби армии. И тут решала Ставка. Прежде всего – Верховный Главнокомандующий.

Каков Алексеев? Корнилов видел его лишь на проезде сюда через Ставку, четверть часа. Бойцом – не показался он. А доверие между ними мелькнуло сразу. Да по посту, им занятому, Алексеев один только и мог сейчас изменить ход событий.

И сегодня Корнилов встречал Алексеева на вокзале с большой надеждой. Он – жаждал увидеть сейчас вождя себе. Для решительного Верховного – решительный командующий столичным Округом – находка, сила. И получив бы любое сильное приказание, хоть переарестовать Совет, – выполнить его. (Пытаться выполнить… Корнилова не стесняло, что он в Петрограде – единственный сильный генерал. Стесняло – сколько он наберёт верных юнкеров и лучших команд. Да хоть бы, ну, больше трёх тысяч. Эх, прав был Крымов месяц назад: наверно тогда и надо было разгонять. Но как было поднять руку помимо правительства?)

Встречал с такой надеждой, но, как всегда, непроницаем для самого допытчивого взгляда. Есть эта непроницаемость, когда глаза твои узкие, скошенные, на смуглом лице не выдаст ни румянец, ни бледность.

Уже по дороге с вокзала на заднем сиденьи автомобиля разговаривали тихо. Потом в довмине, пока Гучков ещё не принял Алексеева.

Корнилов отрывисто бросал, как оно есть. Разложение. Позор. И казаки туда же. А Кронштадт?!

Разговаривать он не мастер, доказывать.

А Алексеев – нет, мирный старичок. И движенья мягкие округлые. Надо, мол, научиться работать с комитетами.

– Комитеты – хуже Советов, – отрубил Корнилов. – Те хоть штатские, у себя, а эти – военные, у нас внутри. Какая это армия?

И всё равно, мол, отнестись к ним с большим доверием, простить им некоторые крайности.