Красное колесо. Узел IV. Апрель Семнадцатого

Коновалов просил утвердить кожную монополию: передачу всех кож в распоряжение государства, как это сделано с хлебом, для того создать по всем губерниям комитеты по кожевенным делам, с правом реквизиции кож.

А Зарудный от министерства юстиции просил помилования каким-то троим, осуждённым за грабёж с насилием: ведь теперь дарование помилования от царя перешло тоже к Временному правительству.

Да это всё было только приступ – а вот уже готов был Шингарёв, охмуренный, вспотевший, с красными от бессонницы глазами, – теперь предстоял его часовой доклад об утверждении долгожданного Положения о земельных комитетах и воззвание к населению по этому поводу. И здесь ждала министров ещё худшая детализация – о Главном Земельном комитете, губернских, уездных и волостных, их составе по представительству от партий и организаций, их задачах, их съездах…

А Милюков всё ещё не мог выдавить согласия на „Разъяснение”.

Как вдруг вызванный Набоков вышел и едва не бегом тотчас ввёл:

– Господа! Генерал Корнилов с экстренным заявлением.

Шашкою на боку, шинелью не снятой, собранный, бесшумный, да с хмурым своим азиатским видом – произвёл он ударное впечатление, ещё не раскрыв и рта.

В самом деле, они тут затягивались, проворачивались в своей мотательной рутине – а ведь день был какой! И наверно, неужели, ещё не кончилось?

Князь Львов, и всегда слабым, а тут ещё ослабевшим, предчувствующим голосом, пригласил генерала сесть.

Но генерал не сел, и даже не расслабился в стойке, негнутко, прямой на прямых ногах, без фуражки:

– Князь! Господа министры! Только что на Невском в двух местах произошла стрельба в жителей. Есть убитые. Я прошу чётких указаний: уполномочен ли я использовать воинские части для охраны порядка?

Он ещё не сказал – где стрельба, кто стрелял, сколько жертв, что он понимает под охраной, – но все члены правительства разом подкинули брови, стали клониться назад, назад, кто-то поднял пальцы, кисть, или руку – как от привидения или от чёрта, – и в этой общей несрепетированной мимической сцене генерал уже прочёл ответ.

77

Более досадной поездки в Петроград нельзя было, наверное, и сочинить. И в довершение всех неудач или в едкую насмешку – именно сегодня „Биржевые ведомости” поместили скандальненькую статью о гибели „Императрицы Марии”. Скандальную, потому что усилиями Колчака вся эта надрывная история миновала газеты и, с октября, почти никто никаких подробностей не знал до сих пор.

От гибели Толля в Ледовитом океане, Макарова в Порт-Артуре, от Цусимы – большего горя, чем гибель „Марии”, Колчак не переживал в жизни. Он любил этот великолепный дредноут – как живое существо. И похоронил его таким. Все похороны длились – час с небольшим. В чёрном дыму, в языках огня Колчак распоряжался спокойно, после нескольких взрывов приказал открыть кингстоны и затопить – потому что взрыв главного погреба взорвал бы и рядом „Императрицу Екатерину”, – а цепь „Марии” к причалу почему-то оказалась приклёпана неверно, и не удавалось быстро освободить её. Омертвелыми ногами опустился с кораблём в воду едва не до подошв. Потопил – и вернулся к себе на „Георгий” в отчаянии: лучше бы рискнул большим взрывом, и сам там погиб.

Ещё месяц потом он был способен говорить только о гибели „Марии”. Но невыносимо было ему, что, ничего того не чувствуя, поспешат писать, „обличать” журналистские перья – и всё на радость Германии. В те дни Колчак не допустил ни донесений судебных гражданских властей, ни их расследований – и только через трое суток (как теперь верно и печатали) министерство юстиции узнало из шифрованной телеграммы прокурора симферопольского окружного суда. Колчак действовал сам.

К тому времени дредноут служил всего только шесть месяцев. Участвовал в походах, и вдруг открылось, что важные электротехнические работы недоделаны, – а таких рабочих не было ни в Крыму, ни в Николаеве (странно), и понадобилось везти 45 человек с Путиловского завода из Петрограда. „Мария” только что вернулась от болгарских берегов – и начались эти работы.

Невместимость всех дел в голову молодого командующего! Ты занят – самим флотом, боевыми задачами, а ещё же на тебе административные обязанности, к которым ты не готовился никогда, и крепость (с раздутым штатом) на тебе, и город, – и как за всем уследить или даже как успеть проверить и поставить всех тех, кто будет услеживать?… Эти рабочие жили на берегу и ежедневно на катерах доставлялись на баржу, причаленную к „Марии”. Тут у всех у них должен был проверять документы офицер, но, как выяснилось, поручил боцману, а боцман затем матросу, а матрос – никому. А затем и на самой „Марии” уменьшились строгости подхода к бомбовым погребам. И получилось, что непроверенный человек мог бы принести непроверенный свёрток и вбросить его в вентиляционное окошко.