Красное колесо. Узел IV. Апрель Семнадцатого

И правда же! – крайне опасно. Все упрёки – посыпятся тогда на нашу голову.

А мы вынуждены будем поддерживать и всю политику правительства и перестанем быть выразителями чистой классовой линии пролетариата.

И потом же: мы отдадим в министры и так потеряем самых выдающихся своих партийных работников.

А тут, в ИК, наши места займут большевики и левые, и будет их засилие.

Большевики ничем не рискуют, потому что у них ничего нет. А мы – не можем так.

А всё равно никакое правительство сейчас не справится, и мы только опозоримся вместе с ним…

Так что ж, оставить все бразды в руках буржуазии?…

И – что теперь должен был сказать им Церетели, три часа назад овеянный громом оваций в Белом зале за защиту Совета? Как спорить с партийными товарищами, если они выражают истину?

Но сердце хочет смягчить жестокость истины:

– Конечно, правительство должно быть всячески поддержано Советом, чтоб оно нашло гармонию со стремлением народных масс. Но как ни готовы мы сделать всё возможное для укрепления правительства, – целесообразно ли сейчас наше прямое участие во власти?

И сам поникал от жестокости ответа:

– Нет. Только вырастут надежды масс, которых мы не сможем удовлетворить, – и тогда это усилит максималистские течения, большевиков. И вместо укрепления демократической власти произойдёт ослабление нашего с вами авторитета.

Да и – как? Как образовать коалицию, если правительство не действует достаточно решительно в области внешней политики? Коалиционное правительство должно было бы бесповоротно поставить вопрос о мире. Но ведь во всей европейской демократии сейчас нет этого могущественного движения в пользу мира.

– … И никакое русское правительство, даже насквозь социалистическое, само одно не сможет остановить войну.

Перед теми порядочными, доброжелательными министрами, с которыми Церетели легко, свободно разговаривал на Контактной комиссии, почему-то никак не разглядывая в них врагов-буржуев, – ему сейчас было стыдно и даже больно, что он не может протянуть им руку помощи. Но это – всё так:

– Напротив, не сливаясь с правительством, Совет сохраняет максимальное влияние на воспламенимую часть населения. В пережитом нами, вот, кризисе – как мгновенно мы восстановили порядок, и безумный лозунг „долой правительство” сразу загас. И вот так, извне, мы только и можем демократизировать политику правительства.

А понимая, что – мало этого, воображая ищущие глаза Некрасова, порхающие глаза Терещенко и голубые в слезе у Князя Львова, – голосом извинительным, растерянным Церетели заключил:

– Конечно, я не буду советовать эсерам, чего не советую собственной партии. Но… ведь существуют же в России и другие демократические элементы, не связанные ни с нашими партиями, ни с Советами… а – с кооперативами?… с крестьянством? И если б они и заменили Милюкова и Гучкова в правительстве?… А мы бы тогда – ещё более решительно их поддерживали?…

Правда, вот бы выход? Кто бы, правда, вступил в министры?

Но Войтинский отрезно отклонил:

– Ничего из этого не выйдет.

И – ещё сидели, ещё перекладывали. Но даже в этом узком собрании конструктивного ответа не нашли.

К концу дебатов, под испитыми и недопитыми стаканами, измазанными тарелками с раскрошенными птифурами, гофрированными бумажками из-под пирожных, сердечками яблок, переполненными пепельницами, где и мимо стряхнутым пеплом, – голубая вышитая скатерть выглядела необещательно.

118

За последний десяток дней что заметил Шингарёв в яви, кроме своей работы, – это бурные демонстрации в Петрограде, да на самой же Мариинской площади, под окнами его кабинета. А больше ничем вниманье его не отвлекалось.

Но хотя он предельно собран был на своих заботах оба эти месяца, воистину не покладая рук и не опуская головы, и с энергией двойной по сравнению со своей обычной немалой, и обустроил много самых срочных мер, – а наплывало потребных ещё больше и больше, а положение, дико сказать, казалось даже хуже, чем в начале марта.

По подвозу продовольствия март был трагическим. Но в апреле стало ещё хуже. Сейчас на казённых складах муки – половина месячной потребности армии и населения, значит на две недели. Только для армии надо подвозить в день 460 вагонов, а грузится всего 80. (А 380 берётся из старых запасов интендантства царского времени.) Уже в мае наступит, что наряды армии нечем выполнять. И даже изобильный Киев жалуется, что у него запасов только на месяц. А тут ещё – половодье, распутица, разрушены пути, мосты. А на Волге – тонет уже погруженный хлеб, – жуть…