Красное колесо. Узел II. Октябрь Шестнадцатого

– Если станет революция роковой необходимостью – что ж? Остаётся только не приходить в ужас. Остаётся верить в чудо, что даже из революции Россия сумеет возродиться. Эта кровавая война, даст Бог, принесёт и полную свободу… – Не за себя одного он говорил, он многих знал, за кого: – Ещё будет у нас широкий расцвет общественных сил! Ещё появятся у власти светлые, разумные люди, уважающие свободу великого народа. Только не потеряем веру в будущее России! Надо верить в самодвижущие силы общества. Надо верить в народную правду!

На народной правде опять углубился, увлажнился голос Шингарёва – и на миг ему стало нельзя говорить.

В какой же суматохе их мысли! – еле успевал Воротынцев ловить: то – победа во что бы то ни стало, то – согласны на поражение, на революцию, лишь бы свобода?

Нет, это как-то у них соединялось:

– Зато после революции наберётся новых сил армия, как это было во Франции. Обновится командный состав. Укрепится дисциплина. Разольётся воодушевление – и войска…

– Вы так думаете? – Воротынцев хотел спросить без насмешки, но оттенок лёг.

– Мы все так думаем, – простодушно ответил Шингарёв. – А без этой веры как же бы можно годами…?

О, святая вера, только отдайся. Но один полк – один народ , другой полк – другой народ . И тот же самый полк – утром один народ, вечером другой. А вообще всякий полк занимает только протяжение, содержит невыразительное число, а войну делают – охотники, разведчики, смельчаки, первые атакующие. Как и историю делает – отборное меньшинство.

Скомканно это, не всё, ему сказал. Не убедил.

Ну, а как же парень тот, перешибленный в известняке?

А Шингарёв своё:

– Я вот недавно почитывал историю Франции, конца XVIII века. Слушайте, какое страшное сходство! Так и привязывается мысль: да ведь это наши дни! да ведь это наша разруха! Да ведь это наша слепая безумная власть! Да ведь это наши неуспехи в войнах! Да ведь это наши змеиные слухи об измене наверху!

– Андрей Иваныч! Андрей Иваныч! – взялся всё-таки Воротынцев остановить его разгон, дружески взялся, обеими руками за обе его. – Не сами ли мы эти параллели нагоняем? А как бы усилия приложить – распараллелить? Мало нам хорошего – ту историю повторять. Как бы её – обминуть? Нет, я очень прошу – увольте нас от революции!

– Да, пожалуйста, уволю, – рассмеялся обаятельно Шингарёв. – Но получим ли мы что-нибудь взамен?

Правда, когда государство застывает в безвыходности – как должны все штатские смотреть на своих армейских: что же вы ждёте? почему не поможете? И этот долг – Воротынцев остро и стыдно на себе чувствовал. Но как помочь? Он и приехал за тем: узнать.

– Конечно, – вздохнул Шингарёв, – умеренный государственный переворот бывает прекрасным выходом. Но мы, русские, нерешительны на такое. Даже может быть неспособны. Гучков говорит: власть не держится ни на чём, только толкни. Неправильно. Она на многом держится. На государственной машине. На инерции человеческих представлений. На корыстно заинтересованных кругах. На отсутствии мужества у подданных.

В “отсутствии мужества” был ли упрёк? намёк? Нет, это он обдумывал вслух. Да кроме мужества ещё ж надо сметать, сообразить, узнать, понять. Вам тут хорошо, близ самого центра. И опять наложился Гучков, как всё сужено и мало даже в раскидистой России.

– …Так что по-русски больше остаётся надеяться, что как-нибудь само , само… Власть ли очнётся? – самое бы простое! – так не очнётся она. – Шингарёв сдавил темена с ещё густыми, но чуть седеющими волосами. – Это поразительное непонимание беспощадного хода истории! Что уступить всё равно придётся, так лучше же вовремя, лучше же мягче? – нет! Ни вершка не уступят, пока их не разнесёт! Не признают, что лестницы прогресса никому не миновать! И теми же ступенями, изжитыми на Западе, поплетёмся и мы, всё равно. Но тяжело за русский народ, слишком дорого мы платим за то, что другим достаётся дёшево. Вы не знаете легенду о Сивилле? Её приводили в первом номере “Освобождения”…

Какого ещё “Освобождения”? И спросить неловко.

Позвонили опять.

– Павел Николаич! – взмахнул Шингарёв с готовностью, и поспешно, – да он и всё время так двигался. Пошёл открывать.

Послышался мужской немолодой голос. На “ты”. – “Приехал?” – “Ждём, нет ещё”. И вот уже Воротынцев поднялся приветствовать ещё одного видного кадета – несколько напряжённого, несколько ироничного или как бы играющего, с нарочито задолженным клинышком светлой бородки, с острым взглядом через пенсне.