Красное колесо. Узел II. Октябрь Шестнадцатого

Воротынцев жадно поглощал этот спор, слыша сразу всех, и второстепенные голоса тоже. Очень его поразило, как сочетается у них блистательная образованность – и категоричность решений, нужная для власти.

Кажется, все остальные были за Минервина. Но Шингарёв не поколебался:

– Тут они на верном и неизбежном пути, это неотразимый ход вещей – принудительная организация труда. Это – всеобщее требование современной войны, оно заставляет уклониться от идеала свободы. И установись завтра правительство общественного доверия – к тому же будет вынуждено и оно!

– Да?? Никогда!! – остро поглядывал через пенсне и остро посмеивался Минервин. – И если ты осмелишься повторить такое с думской трибуны – ты сразу станешь непопулярен!

Но как будто на той трибуне и почувствовав себя, глазами степняка загорясь, Андрей Иванович уже не по-комнатному:

– Что делать, осмелюсь! Да, настал момент жертвовать, соотечественники! Государство нуждается в вашем хлебе, мужички! В труде ваших рук, сограждане!… И если у власти станут просвещённые люди, действительно любящие свой народ, – будет та-акой подъём! Рабочие станут к станкам безропотно! Хлеб потечёт – неудержимыми реками! Народ отдаст хлеб, как отдавал детей!…

Надкололся голос. Шингарёв в растроганности должен был отдышаться.

Зашумели во все голоса. Старшая дама с толстыми локотками не ждала ничьего перевеса или мнения, а решительно присудила:

– Ну, разве что при ответственном министерстве, тогда возможна и диктатура! А сейчас правительство нарочно создаёт трудности с продовольствием, чтобы вывести Россию из войны.

Младшая дама с руками тонкими, гибкими, но до запястий скрытыми блузочной тканью, не сробела поправить:

– Нас предупреждали не пользоваться термином “ответственное министерство”: это может нас поставить под удар черносотенной агитации. Надо говорить “министерство народного доверия”.

Блузка у неё была тёмно-зелёная, а по ней – бурые всплески, непонятные.

– Можно говорить: “правительство из доверенных лиц”.

Так это легко выговаривалось, скороговоркою даже, будто такое правительство уже существовало, всем хорошо известно, объявлено наперечёт – и к тому же замечательное и героичное, – а Воротынцев по фронтовой дикости не знал, пропустил? И спросить было неудобно, и места не оставляли для спроса.

Но явна была уверенность, что правительство такое будет желанным, популярным и спасительным. Такому-то, понял Воротынцев, и всё допустимо, а из рук нынешнего правительства и даром не надо!

– Прогрессивный блок уверенно выведет Россию из тупика!

– Да неужели же общественность справится хуже, чем тупые бюрократы! Россией правят тупейшие из тупых!

– И что делать русскому обществу с этим правительством? Просветить дураков? – невозможно. Переубедить дураков? – невозможно! Десятилетиями жить в полной власти дураков, а чуть хочешь протянуть на помощь и свои руки – на тебя шикают: осторожней! все будем в пропасти!

– Но как наложить на себя узду молчания? Мы лишены инстанций апеллировать к правде!

– Они объявили войну – всему народу! И это – с 60-х годов!

Правительство азиатского деспотизма, каннибальского кровожадия!

– Позиция умеренности к нему преступна как позиция предательства!

– А Милюков думает действовать в европейских манжетах!

– Да швейцары, дворники – и те знают правило: лестницу начинать мести сверху!

– Ка-дэ могут спасти Россию – но поступясь долей своей умеренности и в контакте с левыми.

– Надо было с самого начала блокироваться налево, а не направо!

– И одной только сменой министров общество не удовлетворится. Нужна – всеобщая амнистия! Нужна отмена еврейских ограничений.

И куда-то, куда-то все они (с участием и Верочки) – весь разговор – и вся мысль Шингарёва, смыкающая такие разные опоры крепким поясом по чреслам России, – куда-то всё понесло ещё сильней, покружило, или посыпало – заговорилось не меньше, напротив больше! громче! – они все, оказывается, только начинали разговориться! – но несло их куда-то прочь от человека, желающего определить себе правильные действия. Смысл мелькал до того карусельно, его нельзя было придержать, да даже нельзя было не утянуться им. Несомненно звучало сквозь весь поток: о народных нуждах, что присутствующие отлично знают их, и выражают их собою, безошибочно могли бы их утолить. А правительство – никогда. Заведенный и ослабленный этим общим уверенным кружением – Воротынцев молчал и сползал.