Красное колесо. Узел II. Октябрь Шестнадцатого

Захар Фёдорович в шевиотовом сиреневом костюме и в галстуке (собачья завязь, шею душит) стоял на крыльце и только руки успевал пожимать, к одним сшагивая до самого экипажа, перед другими опять запячиваясь на приступки. Приехало по отдельности трое здоровых чубатых Мордоренок – два Фомича и один Акимыч. А Дарьи не было, оно и всем легше. И осторожно спустился с высокого сиденья, как паук по паутине, круглотелый маленький Третьяк – потихонечку, оглядываясь, не укусят ли. Был он, как всегда, и летом, в старом чёрном пальто – нараспашку, а полы гребут по земле. И Чепурных прикатил на дикой тройке – гологоловый, так брит, что голова аж сверкает (носил оселедец, да в Ростове засмеяли, сбрил недавно), зато усы как казачьи пики, в стороны. И приехали Мяснянкины, дружные дядя с племянником, оба пунцово-лиловые, небось уж с утра набрались. И двое молокан приехали, с дальних хуторов. И вот штундист.

А Владимир Рудольфович фон-Штенгель не только сам не пожаловал, но и управляющего своего не прислал. С мужиками не хочет.

Все они проходили в переднюю, а там стоял лакей Илья с седыми бакенбардами (так ему велено было, иметь бакенбарды) и в своей парадной ливрее. Он принимал шляпы, палки, пальто и с поясным приклоном показывал каждому на зал.

Где же было стать Роману? Не только о сути доклада своего он так ничего и не сказал отцу, из гордости, а тот не спросил, из гордости, но и как гостей встречать – тоже между ними не было обговорено. Стать теперь на крыльце рядом с отцом? – терялось отдельное значение Романа. Стать в передней? – при лакее невозможно. Так принимал Роман гостей уже в самом зале – строгий, деловой, в чёрной тройке и безо всякой улыбки (знал он от зеркала и от Ирины, что никакая улыбка ему никогда не идёт, она как будто угрожающе выглядит). Принимал, рассаживал по залу и по гостиной и сразу деловыми замечаниями настраивал экономистов, что приехали – напрягаться головами, а не гоготать и обжираться.

Но и хозяев и гостей более всего удивил – кор-рес-пон-дент! Да, самый настоящий корреспондент екатеринодарской газеты! Никто его не ждал, никто его звать не догадался, а просто был он в Армавире, от кого-то пронюхал про совещание (верней – что покушать можно будет по-экономически) и приехал – поездом, со станции пешком. Был он беленький, каких на Кубани не бывает, и худой, как с глистами.

Роман сразу его оценил: вот то, что и нужно, как же сам не догадался? Очень был с ним любезен, внимателен. И за большим столом совещания, по которому раскатано было синее сукно, наметил ему место рядом с собой.

А экономисты – аж ёжились: как держать себя при таком человеке? ведь пропишет. Хоть и рта не раскрывай вовсе.

Ну, всё же разговаривали, от него подальше, а как подходил – смолкали. Разговаривали – про ростовские мельницы. Всегда они работали на кубанском зерне, а теперь – запретили туда везти, и мельницы какие остановились, а какие – грубые сорта дерут. А тут – зерно томится. Это что, отвечали, вот с Питербурха чоловик прыйихав, там зовсим йисты нэма чого. – Да колы б хлиб и вэзты у Ростов – так хиба ж то цину дають? Задарма скоту скормыть, и то барышу бильш. – А бичёвка завжды була четыре с полтиной пуд, а зараз – пьятнадцать карбованцив. – Та шо бичёвка? А подошва? – Та вы кажить, робитныкы почём? Ранйше парубок на усём хозяйском за пьятдэсят карбованцив на лито наймався, а тэпэр йому двисти дай! – Та шо парубок? Баба в страду от зари до зари радэшенька була за симдэсят копийок, а тэпэр йий як бы нэ тры карбованця? – Та хочь бы робыли за совисть, а то тильки грошы хватают, а робыть нэ робят. – И заплатышь, а шо ж, як робитныкив пидчистылы? Тильки инвалиды и остались, учётных вже нэма. А у том Ростови, дэ яка пукалка працюе, так биля нэй – учётный… Полонэных бы далы досыть, так и полонэных не прыжинут. А кого прысылають? – парыкмахеров та бухгалтэров. У полонэных, бачишь ты, специяльность ! – Та хочь бы цибулы, кого заслалы. А то у саму страду – цап тоби, кудысь йих загрэблы, увэзлы.

Всё это верно говорили отчасти, но такими бесцельными бесформенными балаканьями сбивали романов доклад, портили ему. И, проворно ходя по залу, чёрный, подтянутый, поворотливый, с холодной любезностью, он предлагал отцу и другим старейшим – начинать.

А как его делают – совещание , никто не знал. Шли к большому столу под синим сукном, и даже братья Мордоренки, даже Яков с платиновыми зубами, не лезли занимать первые места. С непривычной уступчивостью отнекивались, не вылезать бы вперёд, препирались не чтоб себя выставить, как обычно, а чтоб себя загородить.