Замок на скале

Во время сегодняшнего штурма был ранен ратник по имени Джереми. В замке его прозвали Диким Джереми. Он и в самом деле был дикарь, этот парень, всю жизнь проведший в дебрях Пограничного края. Кому он только не служил: и Перси, и Дакру, и шотландцам Армстронгам – словом, любому, кто готов был купить его меч. Сражался он и за Доддов, но вскоре решил перейти к Майсгрейву.

Когда люди Бурого Орла впервые встретили его на границе, то, приняв за шпиона, едва не уложили на месте, пока Джереми не удалось втолковать им, что он разругался с Питером Доддом из-за бабы и теперь ему путь назад заказан. А раз так, то он не прочь повоевать и на стороне врагов Доддов. Когда Анна впервые увидела этого тощего жилистого парня с перерубленным носом и падающими на плутовские глаза прямыми волосами, она решила, что этот наемник принесет в Гнездо Орла смуту и беспокойство и долго здесь не уживется.

Однако вышло наоборот. И хотя он и скучал первое время, вспоминая, какой веселой разбойной жизнью жили Додды, но вскоре пристрастился к работе в кузнице, переняв многие навыки у кузнеца Торкиля, который славился редкостным умением украшать доспехи стальными розетками и затейливыми пряжками. Когда Анну позвали к нему, она сразу поняла, что она уже ничего не в силах сделать. У Джереми была перерублена ключица, кольца рассыпавшейся кольчуги смешались с раздробленной плотью. Воин, видимо, прочел в ее глазах свой приговор и, внезапно поймав ее руку, торопливым шепотом, словно боясь, что не успеет или Анна заставит его замолчать, признался в любви.

– Я многое о вас слышал, миледи, – бормотал он синеющими губами, – еще когда служил у Доддов. Оба брата считали вас ведьмой. Они говорили, что это вы заколдовали их сестру, что из-за вас она ушла к шотландцам и что колдовским зельем вы приворожили вашего мужа. Мне было любопытно на вас взглянуть, а когда вы улыбнулись мне – помните, когда я только приехал, – я понял, что на свете есть женщина, которая может быть приветлива со мной, хотя меня и прозвали Диким. Ваша улыбка – как улыбка Пречистой Девы, миледи Анна. И мне захотелось остаться рядом с вами, любить и оберегать вас. Я ведь ловил каждый ваш взгляд, каждое слово… Помните, как вы угостили меня подогретым пивом, когда меня позже других сменили с поста и у меня зуб на зуб не попадал? И как лечили руку, когда меня ранили в стычке?

Эту рану Анна помнила, так как Джереми порядком запустил ее, и она еле выходила ратника. Рана загноилась, рука потемнела, а сам воин горел в лихорадке. На остальное же она не обращала внимания. Чем Анна могла помочь ему в его последние минуты? Она лишь гладила его спутанные волосы и улыбалась сквозь слезы. А он все крепче сжимал ее руку и твердил, что ему жаль, что он умирает без исповеди, ибо его душа никогда не попадет в рай, а значит, никогда не встретится с ее душой.

Он лишь просил ее помолиться за него, и Анна обещала. Когда же, напоив Джереми маковым отваром, дабы он поскорее уснул и не так страдал от боли, она поднялась в часовню, оказалось, что у нее нет ни сил, ни должного смирения, чтобы молиться.

Анна начала медленно спускаться по темной лестнице, касаясь рукой шершавой стены. Когда она уже была внизу, дверь башни открылась и в слабых отсветах костров во дворе возник силуэт Филипа.

– Фил! Ты! – Она шагнула навстречу, прильнула головой к его плечу, почувствовав щекой холод стального наплечника.

Он обнял ее. Одетые в сталь руки звякнули о пластины ее куртки.

– Мой прекрасный воитель, мой ангел…

Он коснулся губами ее волос.

– Я искал тебя. Ты никому не сказала, куда идешь, и я стал беспокоиться.

– Я пыталась помолиться, но не смогла, а женщина обязана молиться. Я вся словно пропиталась ненавистью. Что ж, видно, я начисто лишена дара смирения и отцу Мартину придется побороться за мою ожесточившуюся и погрязшую в грехе душу. Лишь огонь чистилища избавит меня от ненависти и скверны.

Филип негромко засмеялся, слушая Анну, и ласково провел ладонью по ее лбу, откидывая назад упавшие на лицо волосы.

– Ты просто очень утомлена, радость моя.

Он обнимал ее, и Анна на миг расслабилась, обмякла в его руках – самом надежном пристанище на всем Божьем свете. Ее жизнь была тревожной, но радостной, трудной, но искрящейся счастьем. Порой она испытывала усталость или тоску, иной раз, когда что-то не получалось, ее охватывало разочарование, но все равно она всегда обретала умиротворение в объятиях Филипа, слушая его сердце, черпая в его любви новые силы.