— Что будем делать с трупом? Не бросать же его здесь!
— Надо сделать ему маленькую могилу…
— 103-й был не простым муравьем. Он был как Улисс или Марко Поло из низшего измерения пространства и времени. Из всей их цивилизации он был ключевым персонажем. Он заслуживает больше, чем просто могилу.
— О чем ты думаешь, о памятнике?
— Да.
— Никто, кроме нас, не знает, чем отличился этот муравей. Никто не знает, что он был мостиком между двумя цивилизациями.
— Надо всем рассказать об этом, пусть об этом узнает весь мир! — воскликнула Летиция Уэллс. — Эта история имеет историческое значение. Люди должны использовать эти знания, чтобы продвинуться дальше в своем развитии.
— Мы никогда не найдем такого же талантливого «посредника», каким был 103-й. Он был любознательным, более того, его ум был открыт для контакта. Я оценил это, я общался с другими муравьями. 103-й — это уникальный случай.
— Думаю, среди миллиарда муравьев мы сможем, в конце концов, отыскать не менее одаренного.
Но они прекрасно знали, что не отыщут. А ведь они уже начали сближаться со 103-м, а он — с ними. Вот так. Вполне понятный взаимный интерес. Муравьям нужны люди, чтобы обогнать время. И людям нужны муравьи, чтобы обогнать время.
Какая утрата! Как жаль потерпеть поражение, находясь почти у цели!
Даже Жаку Мелье было нелегко сохранять самообладание. Он пинал ногой скамейки.
— Это так глупо.
Летиция Уэллс во всем винила себя.
— Я его не заметила. Он был такой маленький. Я его не заметила!
Они все смотрели на маленькое неподвижное тельце. Это уже неживой предмет. Глядя на этот жалкий изломанный каркас, никто бы и подумать не мог, что это был 103-й — главнокомандующий первого крестового похода против Пальцев.
Они столпились возле останков.
Вдруг Летиция Уэллс, широко открыв глаза, вздрогнула.
— Он пошевелился!
Все внимательно посмотрели на неподвижное насекомое.
— Ты принимаешь желаемое за действительное.
— Нет, мне не померещилось. Я точно видела, он шевельнул усиком. Едва заметно, но все же шевельнул.
Они переглянулись и стали вглядываться в насекомое. Муравей не проявлял ни малейших признаков жизни. Он замер в какой-то болезненной судороге. Антенны подняты, шесть лапок напряжены — все выглядело, как будто он готов вновь отправиться в долгое путешествие.
— Я… я уверена, он шевельнул лапкой!
Жак Мелье взял Летицию за плечо. Он понимал, что от горя она видит именно то, что хочется видеть.
— Увы. Это, скорее всего, было чисто рефлекторное движение.
Жюльетта Рамирез не хотела оставлять Летицию Уэллс в сомнениях, она поднесла маленький трупик к уху. Даже положила его в ушную раковину.
— Думаешь, ты услышишь, как бьется его сердце?
— Кто знает? У меня тонкий слух, я могу услышать даже малейшее движение.
Летиция Уэллс снова взяла тельце героя и положила его на скамейку. Встав на колени, она осторожно поднесла к его мандибулам зеркальце.
— Надеешься обнаружить дыхание?
— Но ведь муравьи дышат, разве нет?
— У них слишком легкое дыхание, мы не сможем его заметить.
В бессильной досаде они смотрели на неподвижное насекомое.
— Он умер. Он мертвый!
— 103-й был единственным, кто надеялся на наше межвидовое содружество. Не сразу, но он все-таки поверил в возможность взаимопроникновения двух наших цивилизаций. Он нашел подход, нашел общие знаменатели. Никакому другому муравью было бы не по силам совершить такое. Он понемногу начинал становиться… человеком. Он оценил наш юмор и наше искусство. Вещи совершенно бесполезные, как он говорил… но такие чарующие.
— Мы обучим другого.
Крепко обнимая Летицию Уэллс, Жак Мелье пытался утешить ее.
— Мы найдем другого муравья и объясним ему, что такое юмор и искусство… Пальцев.
— Таких, как он, больше нет. Это я виновата… я виновата… — повторяла Летиция.
Они не сводили глаз с тела 103-го. Последовало долгое молчание.
— Мы достойно похороним его, — сказала Жюльетта Рамирез.
— Мы похороним его на кладбище Монпарнас рядом с великими мыслителями столетия. Сделаем небольшое надгробие, а на нем надпись: «Он был первым». Только нам одним будет известен смысл этой эпитафии.
— Устанавливать крест мы не будем.
— И никаких цветов или венков.
— Только плита, а из нее устремленная вверх веточка. Ведь он всегда держал голову высоко, даже когда ему было страшно.